Так вот, было воскресенье, а каждое воскресенье он отправлялся в церковь Святой Агнесс. Гэнси с ним не было — он принадлежал некой религии, которая требовала посещение церкви только на Рождество — но Ноа пошел с ним. Ноа не был католиком при жизни, но в последнее время решил обрести свою веру. Никто в церкви его не заметил, и, скорее всего, Бог его тоже не замечал, но Ронан, как человек, которого Господь игнорировал, не возражал против компании.
Сегодня Ронан мрачно ступил через огромные старые двери и зачерпнул немного святой воды из фонтана, пока члены хора, сощурив глаза, следили за ним. Он осмотрел скамьи в поисках Деклана. Дьявол приводил того в церковь каждое воскресенье, но именно Мэттью привел его на скамью рядом с Декланом.
Его старший брат сидел на последней скамье с закрытыми глазами, облокотившись затылком в дерево. Как всегда он оделся для церкви: рубашка с воротником, белая, словно невинность, узел на галстуке крепкий и освященный, брюки покорно отутюжены. Однако на этой неделе у Деклана были зомби-синяки под обоими глазами, ужасно красные, зашитые порезы на скуле и бесспорно сломанный нос.
Настроение Ронана улучшилось. Он брызнул святой водой Деклану в лицо со своих все еще влажных пальцев.
— Что за чертовщина с тобой случилась?
Две женщины через три скамьи впереди шептались между собой. Орган журчал на заднем плане.
Деклан не открывал глаза.
— Кража со взломом. — Он пробормотал это с настолько минимальным усилием, насколько только может человек, открыв рот так широко, чтобы было достаточно для вылетевших слов.
Ронан и Ноа обменялись взглядами.
— Ох, да ладно, — сказал Ронан. Для начала, это была Генриетта. И под конец, это была Генриетта. Никого не обворовывают ночью, а если и обворовывают, то их не избивают. А если кого и избивают, то только не братьев Линч. Был кое-то похуже Ронана в Генриетте, и этот похуже был слишком занят, гоняясь по округе на маленькой белой Митсубиши, чтобы грабить Линчей. — Что они украли?
— Мой компьютер. И немного денег.
— И твое лицо.
Деклан просто вздохнул, медленно и осторожно. Ноа присел на самый край церковной скамьи, Ронан проскользнул рядом с ним. Когда он опустился на подставку для коленопреклонения, он почувствовал резкий запах больничного антисептика от своего брата. На мгновение дезориентированный, он задержал дыхание. Он встал на колени и положил голову на руки. Перед глазами стояло изображение кровавой монтировки рядом с головой отца. «Я пришел недостаточно быстро, прости, прости. Почему из всего, что я могу, я не могу изменить…» Пока шепот вокруг них ослабевал, он сосредоточился на лице старшего брата и безуспешно попытался представить человека, который мог бы избить Деклана. Единственным, кто когда-либо преуспевал в избиении одного из братьев Линч, был другой из братьев Линч.
После того, как он исчерпал эту мысль, Ронан поддался короткой привилегии ненавидеть себя, как он обычно и делал в церкви. Было что-то удовлетворительное в признании этой ненависти, что-то успокаивающее в этом маленьком подарке, который он позволял себе каждое воскресенье.
Через минуту подставка для коленопреклонения прогнулась, и к нему присоединился Мэттью. Даже без этого движения Ронан бы узнал о его присутствии при помощи большой дозы одеколона, которая, как всегда казалось Мэттью, требовалась в церкви.
— Привет, дружок, — прошептал младший. Он был единственным человеком, которому могло сойти с рук назвать Ронана «дружком». Мэттью Линч был парнем-медведем, квадратным, массивным и серьезным. Его голова была покрыта мягкими, золотистыми кудрями, в отличие от других членов их семьи. В его случае, идеальные зубы Линчей были обрамлены простой улыбкой с ямочками. Он пользовался двумя видами улыбки: та, которой предшествовал застенчивый наклон подбородка, ямочки, а потом — БАМ — улыбка. И другая, которая дразнила перед БАМ заразительным смехом. Женщины всех возрастов называли его восхитительным. Мужчины всех возрастов называли его приятелем. Мэттью не удавалось гораздо больше вещей, чем его братьям, но, в отличие от Деклана или Ронана, он всегда старался изо всех сил.
У Ронана была тысяча ночных кошмаром о том, как с Мэттью что-то случается.
Мэттью подсознательно оставил достаточно места для Ноа, но не удостоил того приветствием. Ронан когда-то спросил Ноа, выбрал ли тот быть невидимым, и Ноа загадочно ответил с болью в голосе:
— Почему тебе надо постоянно твердить об этом?
— Ты видел лицо Деклана? — прошептал Мэттью Ронану. Грустно играл орган.
Деклан сдерживал голос достаточно тихим для церкви.
— Вообще-то я здесь.
— Кража со взломом, — сказал Ронан. Серьезно? Такая же правда, как та болезнь, которая, как думал Деклан, могла его убить.
— Иногда, когда я звоню, — пробормотал Деклан все еще тем странным низким голосом из-за попытки не двигать ртом в процессе, — мне действительно нужно, чтобы вы приехали.
— Мы беседуем? — спросил Ронан. — Это именно то, что сейчас происходит?
Ноа усмехнулся. Он не выглядел слишком набожным.
— Кстати, Джозеф Кавински — не тот, с кем я бы хотел, чтобы вы тусовались, — добавил Деклан. — Не фыркай. Я серьезно.
Ронан же вложил в свой взгляд все презрение, на которое был способен. Через Ноа потянулась дама, чтобы нежно погладить голову Мэттью, прежде чем продолжить идти по проходу. Её, похоже, не волновало, что ему пятнадцать, что было в порядке вещей, потому что его это тоже не волновало. Ронан же с Декланом наблюдали за этим взаимодействием с благостным выражением лиц родителей, которые наблюдают за своим одаренным чадом за работой.
Деклан повторил:
— Ну, он действительно опасен.
Иногда казалось, что Деклан думал, будто то, что он на год старше, давало ему особые знания о темной стороне Генриетты. А в виду он имел вопрос: знал ли Ронан, что Кавински был наркоманом.
Ноа прошептал ему на ухо:
— А крэк — то же самое, что и скорость?
Ронан не ответил. Он не думал, что это была очень соответствующая для церкви беседа.
— Я знаю, ты думаешь, ты никчемный, — сказал Деклан. — Но ты и приблизительно не такая задница, каким себе представляешь.
— Ох, иди к черту, — выплюнул Ронан, прямо когда мальчики, прислуживающие у алтаря, открыли задние двери.
— Парни, — умолял Мэттью. — Будьте благочестивы.
И Деклан, и Ронан замолчали. Они молчали на протяжении всего церковного гимна в начале, который Мэттью весело пел, все чтения, во время которых Мэттью любезно улыбался, и проповедь, которую Мэттью спокойно проспал. Они молчали на протяжении всей литургии, пока Ноа сидел на скамье, Деклан ковылял по проходу и ослабил узел на галстуке, а Ронан закрыл глаза и обращался к Богу: «Пожалуйста, Господи, что я? Скажи мне, что я?» Мэттью покачал головой в сторону вина. И, наконец, молчали на протяжении заключительного гимна, когда священник и служители алтаря выходили из церкви.
Они обнаружили подругу Деклана, Эшли, ожидающую на тротуаре прямо снаружи главного входа. Она была одета в то, что только что было на обложке журналов «People» или «Cosmopolitan», а ее волосы окрашены во все оттенки светлого. У нее в каждой мочке ушей висели по три маленьких золотых сережки. Казалось, она не обращала внимания на измены Деклана, и Ронан ее ненавидел. Если по справедливости, то она тоже ненавидела Ронана.
Ронан выдал ей улыбку.
— Боишься, что загоришься, если войдешь?
— Я отказываюсь участвовать в церемонии, которая не допускает равных духовных привилегий женщинам, — сказала она. Она не встречалась глазами с Ронаном, пока это говорила, хотя она вовсе не смотрела и на Ноа, а тот странно хихикал.
— Вы оба покупаете свои убеждения по одному каталогу? — спросил Ронан.
— Ронан… — начал Деклан.
Ронан подбросил в воздух ключи от машины.
— Я просто уже уходил. — Он позволил Мэттью исполнить братское рукопожатие, которое они придумали четыре года назад, а затем посоветовал Деклану: — Держись подальше от краж со взломами.