Пронзительные шаги в коридоре снова ожили, стали приближаться.
— Ну, так как, твой ребёнок всё ещё страдает газами? — сказала эта женщина.
— Мой?
Она рассеянно кивнула — да.
— Ну, газы и газы.
«О моём чистейшем, светлейшем ребёнке эта дешёвка…»
Ударив меня по спине и по затылку, кто-то швырнул меня к стене: голова моя ударилась о стену, в глазах потемнело, где-то близко, словно в чужом теле — не моём, остро вспыхнула на мгновенье и погасла боль, очень грязный пол приблизился, возник почти у самого лица и пропал, сейчас по лицу ударят ботинком, я ухватился за перекладину кровати и понял, что держусь, не упаду, но тут какая-то тяжесть со всего размаху опустилась на мой лоб — железо, сейчас мой мозг вывалится на очень грязный пол, быть отцом детей и быть растоптанным под ногами, как последний щенок. Стакан, который я держал в руках, разбился. Кто-то ударил женщину по лицу и сказал — вставай. Не ножом ударил. Этот пиджак я где-то видел. Он пнул ногой Виктора и сказал — поднимайся. Стакан был разбит, я ударился лбом об дверь. Он снова ударил женщину, и женщина тихо попросила:
— Не надо, Саша, не надо, милый. — Он ударил её, и она не закрывала лицо, не отворачивалась.
— Эй, эй, эй, так нельзя. — Эльдар встал между ними и оттолкнул его.
Нет. Нет, это не был муж Евы. Я сжимал в руке осколки стакана. Лицо моё было залито вином и грудь тоже, на глаз мне скатилась капля вина, где-то близко поблёскивала, как улыбка, золотая оправа Максудовых очков. Он подмигнул мне, и было непонятно, чего это он, собственно, размигался тут. Влюбиться в Еву Озерову и чтоб тебя измордовали, как школьника.
Максуд обнял меня.
— Что ты смеёшься, отпусти. Отпусти, я ничего не сделаю, пусти меня.
Я медленно приближался к нему, и то, что Максуд, готовый схватить меня, следовал за мной по пятам, вызвало во мне внезапное и сильное желание ударить. Рука моя полоснула по воздуху, осколок стакана ударился обо что-то и посыпался где-то стеклянной пылью, я еле достал ногой до спины этого пришельца. Он обернулся ко мне и сказал:
— А ты тут ещё кто?
— Я — это я, ты лучше скажи — кто ты. Максуд, оставь меня.
— Я тебя не знаю.
— Максуд, пусти, пусти, я скажу ему, кто я такой.
— Саша, милый, не надо, Саша!..
Он меня как следует стукнул со словами:
— Ты подонок, вот ты кто. — Но, кажется, я тоже сумел так изловчиться и ударить его ногой, но тут снова затесался между нами Максуд, потом в моей руке оказался сломанный стул, мне хотелось плакать, ещё немножко, и я уже собирался опустить этот стул на них — на обоих сразу.
Эльдар отнял у меня стул. И зашептал на ухо:
— Брат мой, брат мой, — он успел поцеловать меня то ли в щеку, то ли в глаз и отобрал у меня стул. И вдруг стало очевидно, что на одну глупость нанизывалась вторая. Он усадил меня на этот стул и прошептал: — Спасибо.
— Ничего, — сказал я, — ничего. Всё хорошо.
Моя рука была вся в крови, стена была мокрая от вина, на постели валялись осколки от стакана, а смуглая женщина молча обливалась слёзами возле подоконника. Виктора Игнатьева в комнате не было, Виктора Игнатьева нигде не было. Максуд старался быть серьёзным, но улыбался, и меня это очень обижало. Я почти ненавидел его.
— Тот, что вот здесь сидел, был Виктор Игнатьев?
Эльдар медленно поднял голову:
— Ну и что?
— Ты спрятал его.
Эльдар стал разливать вино.
— Ваш друг Виктор Игнатьев сбежал.
— Да?
— Поэт!.. Пошёл писать поэму о храбрости!
Максуд улыбался, сидя на тумбочке, Эльдар весь побледнел и сказал этому парню, который всё ходил по комнате — руки в карманах, Эльдар сказал ему:
— Вина с нами не выпьешь?
— Куда смылся ваш товарищ?
— Сейчас скажу, пойди убей его.
Максуд вытащил из кармана платок, сказал мне:
— Перевяжи руку. — Потом, улыбаясь, подошёл, сам разжал мне ладонь. Ладонь была в крови, так что и порезов не видать было. Он счистил кровь и перевязал мне руку, но я был на него обижен. Я даже не смотрел на него.
— Идём домой, Надя.
С застывшим взглядом женщина уставилась в землю.
— Твоего писателя нет, сбежал твой писатель, Надя, идём домой.
Женщина повела плечом и не сдвинулась с места.
— Позовите. Убить не убью, поговорим просто, как мужчина с мужчиной.
— А вина не выпьешь?
— Вино я и сам могу купить, спасибо. Идём домой, Надя.
Женщина глядела в пол, она что-то прошептала, никто не расслышал, что.
Он встал против женщины и сказал:
— Идём домой, Наденька. Надюша, пошли домой.
— Саша… Я не пойду в твой дом.
— А что же ты позвонила мне?
Женщина пожала плечами.
— Твой поэт сбежал, Надя, одевайся, пойдём домой.
— Мы танцевали, у меня было хорошее настроение, и я позвонила.
— Что я тебе, ребёнок, что ли?
— Прости меня,, я не буду больше звонить.
— Значит, твои поэты получили стипендию, вы танцевали, тебе было хорошо, и ты вспомнила про меня?
— Да.
— И позвонила?
— Да.
— Чтобы сказать, что счастлива без меня?
Женщина подняла голову и растерянно посмотрела на него. Он нарочно так говорил, нарочно искажал смысл этого звонка, чтобы был повод снова ударить её.
— А? Что счастлива без меня?
Женщина, не мигая, смотрела на него, потом сказала:
— Да.
Он её ударил и беспечными шагами гуляющего по парку человека пошёл к двери. Он ударил её, как специалист, со знанием дела, наотмашь. Теперь лицо Максуда слегка исказилось. Эльдар поднёс стакан к глазам,разглядывал что-то там не существующее и беззвучно свистел. Проходя рядом со мной, этот парень сказал:
— Ты тоже пишешь поэмы? — он замедлил шаги возле меня и сказал: — Напиши, что лётчик Локтев стукнул меня по лбу.
— Я ударился об дверь, — сказал я, — это не ты ударил, ты меня не можешь стукнуть, ты можешь бить только женщин, — но он, не обращая внимания на меня, снова встал против своей жены и играл носком ботинка.
— А? — сказал он ей. — Что счастлива без меня?
Женщина посмотрела на него презирающе и сказала: да. И он снова ударил её: