– Ладно, нянечка! Я духом слетаю. Одна нога здеся, а другая там.
И, как бы в подтверждение, Агаша пулей вылетела из горницы.
Девушки, между тем, веселой толпой окружили Алызгу.
– Постой! Постой! Обрядим тебя, как царевну, княжна бесерменская! – шутили они.
Та только дико поглядывала на них, как затравленный зверек.
Вскоре вернулась в светлицу и Агаша. В одной руке ее была кика, в другой летник.
– Ну, девоньки, обряжай остячку! – скомандовала няня. – Неча ей в своей шубе ходить, ужо, после крестин, все едино скинет.
– Поворачивайся, што ль, красавица! – усмехнулась веселая Машенька и изловчившись занесла руку и сорвала остроконечную шапку с большой, неуклюжей головы Алызги.
Точно под ударом кнута выпрямилась дикарка. Страстной ненавистью вспыхнули ее небольшие глазки. Они испустила какой-то гортанный крик и, изогнувшись как кошка, кинулась на Машеньку.
– Ай-ай! Да ты кусаться, бесерменка негодная! Ей добра хотят, а она ровно зверь лютый… Вот погоди, я ж тебя! – гневно закричала няня Анфиса и в свою очередь бросилась к Алызге.
Неожиданный шум, раздавшийся в сенях, привлек внимание девушек.
Алызга воспользовалась этим и, растолкав окружавшую ее толпу, бросилась за дверь, почти столкнувшись на пороге с входившим сюда Максимом. Старший из молодых хозяев был, по-видимому, чем-то взволнован. На его пригожем лице, как две капли похожем на лицо сестры, явно замечалась тревога. Нервно пощипывая свою русую бородку, он едва ответил на почтительный поклон девушек и, быстро отыскав в их толпе сестру, подошел к ней:
– Танюшка, не пужайся, милая… Упредить тебя пришел. Сейчас пальбу из пушек да пищалей услыхаешь, не совсем твердым голосом произнес Максим.
– Што? Какая беда? Зачем палить станут? – так и всколыхнулась молодая Строганова.
– Не бойся, милая, – насколько мог спокойно произнес Максим. – Опять орды кочевников со степи движутся, к поселкам путь проложить ладят… Надоть нам, с Никитой-братом, вызволять поселенцев идти… Палить станем… До пушек они, сама знаешь, не больно-то горазды. Разбегутся живо…
– А велика ль орда, братец? – помимо воли охваченная страхом произнесла девушка.
– Нешто их приходит когда по малости? Больно трусливы псы степные, – попробовал отшутиться Максим. Но по его тону и лицу видно было, что неспокойно на душе у молодого Строганова. Неспокойна стала и присутствующая молодежь. Не за себя боялись подружки Тани Строгановой и сама молоденькая хозяйка. Здесь, за толстыми стенами и крепкими запорами, они были безопасны вполне. Иное смущало и голубоглазую Танюшу, и няню Анфису, и всех этих резвых девушек, за минуту до того веселившихся от души: участь поселенцев Сольвычегодских, разбросавшихся со своими селениями по Чусовой, волновала их. Наверное, кочевники обрушатся прежде всего на мало защищенные поселки, сожгут нивы, угонят скот, а то и людей.
– Как же, братец, – несмело осведомилась девушка, – ты сейчас и пойдешь на охрану наших поселков?
– Сейчас и пойду с охотничками. Да ты не сумлевайся, Таня… Дядя тут с вами останется да и воротников с десятка два, про всякий случай, – стараясь казаться спокойнее заключил Максим.
– Да я не боюсь. Только ты себя побереги малость. Зря-то в пекло не суйся.
И быстрым движением девушка закинула обе руки за шею брата.
– Ишь ты, тоже учит, ровно взрослая, – усмехнулся Максим и, сняв шапку, трижды поцеловался с сестрою.
Потом, наскоро поклонившись присутствующим, он стремительно вышел из девичьей светлицы сестры.
Танюша и девушки кинулись к окнам. Спешно посреди двора строились ратники, заряжали пищали, подвешивали оружие, готовясь в недальний путь. Верст десять всего было до того поселка, куда, по-видимому, метили набежать движущиеся по степи кочевники.
Вскоре небольшой отряд, во главе с Максимом и Никитой Строгановыми, вышел из острога. Только небольшое количество людей осталось для охраны богатых Строгановских хором, стеречь самый городок и его хозяев.
10. БЕДА. – БЕСПОКОЙНАЯ НОЧЬ. – НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ. – НА ВЫРУЧКУ
Еще не ложился Семен Аникиевич Строганов. Ночные сумерки давно спустились и степь понемногу теряла свои очертания. В просторной горнице, служившей ему опочивальней, на широкой лавке, крытой кизыльбацкого штофа полавошником, сидел именитый купец. На столе перед ним лежал старинный, в бархатном переплете, псалтырь, который в минуты душевного волнения любил читать владелец Сольвычегодска.