— Ясное дело — имперская тайна! — подтвердил с серьёзным видом услышанное Шильд. — Вызывайте всех надзирателей, даже тех кто в отгуле. Бабку вашу, что при кухне работает и всю писчую братию, и думайте как их станем как можно скорее всех ликвидировать.
Графф немного помолчал, уткнувшись взглядом в огромное окно, потом пожал плечами и ответил: «Выпьем вместе вина, за что нибудь, в их вине — яд. Мы выйдем из кабинета и затворив двери моего кабинета — забаррикадируем их, а через полчаса или ещё раньше — уже никто ничего и никому…»
На подобном простейшем варианте и порешили, и коммандор Графф, вызвав к себе всех писцов — потребовал что бы один из них немедленно бежал в город, для срочного вызова пары выходных сегодня, надзирателей, в тюрьму, второй тащил сюда бабку крестьянку с кухни, а третий — шёл к нынешней дежурной паре, что была на службе при Руфусе и звал их в кабинет начальника.
Когда писцы вышли выполнять приказы своего командира, тот вытащил какие то микстуры в тёмно синих бутылях и достав бурдюки с густым вином, начал готовить «последнюю проставу» своим подчинённым.
Были наполнены кубки и самому Граффу, и его гостям из столицы, чтобы не вызывать подозрений у жертв, из числа обслуги, которых решено было принести на алтарь государственной тайны.
Первыми писцы привели бабку кухарку, старую женщину которой было хорошо за семьдесят: сильно морщинистую и обладавшую небольшим горбом, которая и готовила пищу для всех сотрудников данного узилища рыцаря Руфуса и ему самому.
Старуха запричитала и сперва наотрез отказалась пить вино, говоря что уже давно этого не делала и после вина у неё болит и кружится голова, к тому же внизу разогрета печь и её следует поддерживать в данном состоянии, что бы не пришлось по новой начинать всю работу.
Коммандор Графф подчёркнуто любезно усадил старуху на скамейку возле себя и повёл с ней тихую беседу. Женщина стала подхихикивать и вскоре согласилась, со стариковской неловкостью, всё же поучаствовать во всеобщем застолье что намечалось прямо здесь, в кабинете главы заведения.
Далее прибыли дежурившие сегодня надзиратели Руфуса: Робер и Гриммо. Робер привычно зубоскалил, а Гриммо лишь кивал на слова друга, ничего не говоря. Им объяснили что сейчас будет проведено некое общее собрание и празднование, а потом получены новые указания.
— А-а-а… Что, нашего престарелого дурака увезут наконец на казнь? — не сильно и удивился Робер. — Уже давно пора! Но мне казалось, что раз два десятка лет его не трогали — могли бы и сейчас оставить в покое… Пускай уже сдесь издохнет.
— С чего ты взял? — искренне изумился коммандор Графф подобному вопросу своего подчинённого. — Отчего тебе подобное вообще взбрело в голову?!
— А на кой нас вином поить то, во время смены? — только если старикана тащить куда в иное место и причём такое, из которого он гарантированно не убежит: либо в столичную какую тюрьму, что вряд ли, ибо в столице много его прежних почитателей — либо на плаху, с которой проще отправить в безвестность, всем надоевшего еретика и предателя Руфуса! Странно поить вином охрану единственного заключённого тюрьмы, о котором нам офицеры говорили столько всего разного — если этого старикана уже не приговорили к смерти и его охранение, по большому счёту, смело можно переложить на конвоиров, вместо стражи замка.
Шильд с Марком понимающе переглянулись и пока Графф убеждал своих подопечных что они всё неверно истолковали и намечающееся застолье — лишь привычный обряд сплочения рядов, их маленького, дружного отряда тюремщиков — агенты министра Дезидерия обсуждали промеж собой дальнейшие свои шаги и путь, по которому они вскоре начнут перевозить «груз», далее: Руфуса следовало обездвижить настойкой, что бы он не оказал сопротивления, в панике от смены привычной за два десятилетия обстановки и не попытался сбежать, поранившись при этом. В дальнейшем его необходимо было довезти до указанного им ранее министром Дезидерием места, которое они ещё вчера навестили, как случайные путники и передать Руфуса тамошнему владельцу усадьбы, старому другу ересиарха, который однако сумел оправдаться перед трибуналом инквизиции и имперскими сыскарями — и сохранил родовое поместье и титул при нём.
Определённые выводы сделал, из короткого спора с Робером, для себя и коммандор Графф. Решив, что могут всё же возникнуть трудности с кем из не до конца отравленных подопечных, он, с помощью освободившегося писца, тайно вызвал в ближайшем городке отряд своих, лично им подготовленных, бойцов телохранителей — которые уже добрые пяток лет лишь иногда наезжали с визитами в тюрьму, когда были опасения, в связи с участившимися недовольствами бедноты в городе или рассказами разведчиков о новых людях, которые путешествуют большими кампаниями поблизости от тюрьмы Руфуса и которые могли оказаться еретиками из банды Руфуса что двигались что бы спасти своего лидера. Графф сейчас решил усилиться своими, лично ему преданными гловорезами, которые помогут, в случае какой неприятности — перерезать глотки тем из стражников и обслуги кого не удастся отравить и заодно защитят его от новоприбывших странных посланцев из столицы, которые начинали вызывать у главного тюремщика всё большее беспокойство и подолзрение.