А тут этот мужичонка зашевелился, который на дальних нарах дрых. Я уж и забыл про него, настолько он был неживой, всякое внимание на него обращать перестал. А тут, я говорю, он зашевелился, присел, и обнаружился у него фингал под глазом и морда расцарапанная.
— Где это я? — спрашивает, поводя вокруг очумелыми глазенками.
— В ментовке, — отвечаю ему, не двигаясь, только голову слегка повернув.
— За что?.. — простонал мужичонка.
— Это у тебя надо просить, за что, — усмехнулся я.
Он ноги с нар свесил, замычал, морду свою потрогал и скривился.
— Во разделали, гады… Это менты меня, или ещё до ментов меня били?
— Вот уж не знаю, — ответил я. — Я сюда позже твоего загремел. А ты хоть что-то помнишь, что с тобой было и где?
— Начало вечера помню, — пробормотал он. — Мы с суда вернулись, сына у меня судили, за членовредительство… Он одному челюсть сломал… И пронесло его на первый раз, условный срок дали. Ну, там, бабушка-свидетельница подвернулась, что тот пьяный был и сам на моего сына попер, с гвоздодером… А я ещё расчет под шабашку получил, баньку мы срубили… Вот и стали отмечать две радости разом… На кухне стол приготовили, все нормально, даже колбаску порезали, не то, чтоб хлебом зажевывать. Тушенку, там, открыли, по людски… А потом я, вроде, с женой ругался, или на улицу ходил… И еще, вроде, народу много было, отметить всякая молодежь подошла…
— С боевой, видно, молодежью твой сын компанию водит, — заметил я. Без особого интереса, впрочем, а так, чтобы беседу поддержать. Как будто мы не знаем, как это бывает, когда и пьешь, кажись, в хорошей компании, и по хорошему поводу, а утром выясняется, что все безобразием кончилось.
— Да ну их! — махнул рукой мужичонка. — Сплошные оболтусы. Мы-то хоть пьем, но ещё и работать умеем, а у этих, у нынешних, одни гулянки на уме. Только стибрить что-нибудь, чтобы в скупку или на барахолку снести, и гуляй, рванина… И девицы ещё похлеще ребят будут. Как набились все эти… И Маринка с Манькой, и Ирка Липова, куда же без нее…
— Погоди! — тут мне интересно стало. — Ирка-оторва?
— Она самая. Выходит, и ты её знаешь?
— Так кто ж её не знает?
— Так вот я и думаю… Ой-йё, как болит… Может, мне ещё и ребра пересчитали, с них станется… Вот я и думаю, что я сыну насчет его компании вякнул, какая она непотребная, я во хмелю всегда заводной и воспитывать берусь, а он этого не любит, он меня и разделал, как всегда, после моих выступлений… Только почему лицо расцарапано? Мужики ведь не царапаются, так? Может, жена расцарапала, когда нас разнимала? Но, если сын меня избил, то почему я в ментовке сижу, а не он? Сплошные вопросы, видишь…
— Вижу, — кивнул я.
Но тут мент дверь камеры открыл.
— Бурцев, с вещами, на выход!
Тут я живенько присел, ноги в сандалии всунул.
— Это что же, освобождают меня?
— Освобождают, выходит. Собирайся — и пошли.
— Да чего мне собираться, я без вещей!
Вот и вышел я, а он дверь захлопнул и с лязгом запер, мужичонка в одиночестве остался, вчерашний день припоминать. Не боись, думаю, сам не вспомнишь, так на суде расскажут, чего ты натворил…
— Кстати, а за что этого, который вместе с нами сидел?.. — спросил я, когда мент вел меня на второй этаж, в кабинет лейтенанта Гущикова. — А то гадает человек, мучается, вспомнить не может, мне самому интересно стало.
— Не может вспомнить? — хмыкнул мент. — Ничего, ему память вправят, как он Ирку Липову…
— А что он с ней сделал? — живо спросил я, когда мент не договорил.
— Топором по голове. Хорошо, обухом, а не острием, но она все равно в реанимации и вряд ли выживет… Заходи, давай.
Я зашел в кабинет, обмозговывая услышанное, там Константин на том же стуле сидит, на котором я сидел, а лейтенант за столом пристроился и что-то пишет.
— В общем, так, — сказал он, поднимая голову от своих бумаг. — Я и сам тут подумал, и с начальством посоветовался, и отпускаю вас, под подписку о невыезде. Что к убийству Шиндаря вы не причастны, это и последнему ежику ясно. Пособничали вы или нет прятать его труп — это следствие выяснит. Но, в любом случае, социальной опасности за вами не просвечивает, поэтому гуляйте на воле, только по первому вызову являйтесь сюда для дачи показаний. Один раз не явитесь — тогда уж сажать придется. Расписывайтесь на этих документиках — и гуляйте. Вопросы есть?
— Есть, — сказал я, расписываясь. — Нам бы десятку на двоих, чтобы на автобусе домой вернуться. Ведь пехом мы больше трех часов будем топать.
— Ну, ты наглец! — оскалился лейтенант. — Тебе свободу дают, а ты ещё и денег требуешь!