Таксисту пришлось теперь меньше калымить, потому что за парализованной женой надо было ухаживать. На следующий год от цирроза печени умер Человек, а Игорь Панков женился на Наташке из класса Рашида Хабибулина. Наташкины родители подарили зятю мотоцикл, и в день свадьбы пьяный Игорь чуть не расшибся на нем, врезавшись в доминошный стол. С той поры в нашем дворе появилась оглушительная тарахтелка, которая особенно первые два года своего существования не давала покоя жильцам ни днем, ни ночью. Но именно под ее треск я избавился, наконец, от призрака моей матери Анфисы, когда пришла весна моего телесного роста, и однажды ночью моя бабка, Анна Феоктистовна, проворчала про Игорев мотоциклетный грохот:
— Чтоб у него в заднице так трещало!
Мне стало смешно, когда я представил себе подобную картину, и в эту ночь пьяный дьявол не приходил ко мне, и перестал приходить во все последующие ночи, потому что я переборол его.
В Наташке Панковой соединились причудливым образом все худшие качества различных жильцов нашего дома — она была гульлива, как Валя Лялина, любила выпить и посквернословить, как моя покойная мать Анфиса, посплетничать, как Файка Фуфайка. Ее нелепая длинная фигура то и дело появлялась во дворе в позе скандалящей торговки — руки в боки, шея как вопросительный знак. На свадьбе у Мишки Тузова Игорь застукал ее сидящей на коленях у таксиста Бельтюкова, а еще через пару месяцев весь дом слушал, как в квартире Панковых Игорь бьет посуду, крушит мебель, а Наташка вопит:
— Ты сбесился, что ли, дурак! Пошел ты на фиг! Не трогай меня! Ну ты воще! Кто? Я? Пошел ты на фиг!
Каждые десять минут бушующий Игорь выскакивал на балкон и навзрыд орал:
— Она изменила мне! Изменила! Мать! Изменила с Зэковым! Убью его! Убью ее!
К ночи буря затихла, в воцарившейся тишине раздавались звуки рояля с четвертого этажа, а когда и они исчезли, уже часа в три ночи Игорь вышел на балкон и громко выдохнул в бездонную, насыщенную эхом темноту:
— Люблю ее!
И я услышал, как моя бабка рассмеялась, и я сам рассмеялся, хотя всего несколько минут назад злился на бессонницу.
Со временем мотоцикл осточертел не только жильцам, но и самому Игорю. Неделями тарахтелка стояла в палисаднике неиспользованной, и когда сожитель Файки Фуфайки Гришка совершил свой фантастический полет, он как раз угодил своим тщедушным телом на этот аппарат умерщвления тишины. В том же году Гришкиного полета я закончил школу, а тетя Нина Панкова вышла замуж за полковника Короленко, бросив Игоря и Наташку друг другу на съедение. Отныне они оба всегда были пьяные, и Наташка безостановочно изменяла Игорю. Зыков ей однажды сказал при всем честном народе:
— Лахудра ты. Я один раз польстился на тебя, но теперь вижу свою ошибку. Потому что ты люмпен. Вот ты кто.
— Да ладно тебе! — фыркнула Наташка. — Тоже мне деятель!
Потом я ушел в армию, и пока я служил на границе, Игорь и Наташка развелись, потому что она изменила ему с каким-то шофером, а шофер сделал ей вдруг с бухты-барахты предложение и увез ее куда-то не то в Минск, не то в Харьков. А вскоре после того, как я вернулся из армии, Игоря отправили на принудительное лечение от алкоголизма.
Неожиданно прекратились крики «Убью! Убью-у-у!!!». Дядя Витя Зыков изменился, лысина его приобрела какой-то новый, особенно гордый вид. Летом он стал ходить в вельветовых костюмах самых разнообразных расцветок, а зимой в красавице дубленке и огромнейшей пушистой шапке. Красный флаг Зыков больше не вешал, потому что он истерся, а нового не было. Оказалось, что он теперь не работает больше на заводе «Серп и молот», а резко изменил специализацию, и кто-то по какому-то немыслимому случаю устроил ето заведующим цехом на Краснопресненской плодоовощной базе. Бельтюкову он теперь говорил так:
— Ты мои доходы не считай. Ты свои считай. Забыл, что ли, как сам поллитровки по ночам возил? Если память слабовата, так я тебе припомню. А то, что у меня доходы, так это потому, что в моих руках овоще- и фруктоснабжение всей столицы, в моих руках — вот этих вот — огромные цеха, карщицы, я царь и бог, а ты… Плешь закрой, просвечивается.
— Устроился среди карщиц, царь Соломон, — огрызался Бельтюков. И Бельтюков не был уже тем Бельтюковым. Постарел, плешь раззявилась так, что ничем не прикроешь. К тому же, осенью того года, когда умерла моя бабка, таксист предстал перед всеми в неведомом, неслыханном качестве. Сырым ноябрьским вечером в нашем дворе сидела в окружении женщин и старушек плачущая лимитчица Лариса и раскрывала бельтюковские тайны. Она была любовницей Бельтюкова. Он привозил ее по ночам к себе домой, а когда она спросила, кто там лежит в другой комнате, он сказал — парализованная мать, но велел не беспокоить ее, потому что она боится чужих людей и может даже умереть от испуга. Лариса приехала из Набережных Челнов и очень хотела остаться в Москве с Бельтюковым.