Лютик был щуплый, на маленькой голове трепыхалась сухая и редкая шерстка светлых волос, на розовом лице — выпуклые глаза, по которым прыгали бледно-голубые, как бельма, зрачки. В нем было что-то кроличье. Хрупкие кровеносные сосуды не выдерживали напора лупоглазости, то и дело лопались, и по белку разбегались красные паутинки, отчего глаза становились розовыми — вот тебе и готов кролик. Он иногда дрался и с другими ребятами и чаще получал, чем давал. Как-то раз ему здорово накостыляли пацаны с улицы Братьев Жемчужниковых, и синея фингалами, он клялся нам, что когда вырастет, устроит им «варфоломейскую» ночь. Это его отец всегда угрожал ему:
— Смотри, дождешься от меня варфоломейскую ночь.
Отец Лютика был тоже типичный Лютик — фамилия Лютов никак не соответствовала и ему. Такой же щуплый, костлявый, с такими же кроличьими глазами, только видно, что он старше. Не взрослый даже, а какой-то потертый, помятый. Единственная разница между ними была та, что Лютик-старший любил читать книги, а Лютик-младший был в этом отношении туповат. Иногда летом оба Лютика выходили во двор с книгами, и старший тыкал в книгу младшего:
— От сих до сих.
И младший начинал медленно плыть по строчкам книги ошалелыми шарами глаз. Он шевелил маленьким ртом и быстро ослабевал от книжной натуги. В это время Лютик-старший увязал в чтение, постепенно закипал, начинал крякать, вздыхать, покачивать головой, временами он вскакивал и возмущенно глядел на окружающий мир, потом медленно осознавал, где он находится, садился и снова углублялся в выдуманную жизнь. А то вдруг захохатывался, смеялся до слез:
— Вот, вишь ты! Ах ты, паразит, как ковырнул!
И заглядывал на обложку, чтобы получше запомнить фамилию автора, ковырнувшего его.
В учебе Лютик-младший не преуспевал, и частенько папашин ремень прохаживался по его жиденькому задку.
— Чёй-то твой Сашка так раскорякой ходит? — любопытствовала не без иронии Фрося.
— А по жопешничку вчера схлопотал ремешком. А как же? Всё двойки да двойки. И все по русскому. Отец и мать у него русские, а сам не русский — по-русски писать не умеет, — отвечал Лютик-отец.
Однажды майским теплым вечером все стали свидетелями того, как из третьего подъезда выскочил Лютик-сын, преследуемый грозным родителем, у которого в руке змеился узкий ремень. Добежав до детского домика, представители двух поколений закружили вокруг него. Лютик-младший испускал слезный писк, а его отец зловеще твердил:
— Я тебя породил, я тебя и убью, сынку! Я тебя породил, я же тебя и убью!
Увидев их, мой неполноценный брат Юра сначала гыгыкнул, потом понял, что это не игра, и, выронив слюну, заныл, хотя его никто никогда не сек ремнем и не порывался убить, и он не мог знать, хорошо это или плохо. Наконец Лютик упал, отец схватил его, но убивать не стал, а заголив сыну зад, от души нахлестал ремнем, приговаривая:
— Вот так! Вот так! Вот так!
— А как же не лупить, — сказала Фрося. — Не только лупить, кожуру спускать надо.
В другой раз Рашид и Лютик поссорились из-за какой-то железяки, которую нашел Лютик, а Рашид отнял и вовсю пользовался в качестве маузера.
— Отдай, Рашид, — канючил Лютик. — Отдай, гад! Раши-и-и-ид!
Обидчик же с веселой ухмылкой наставлял железяку дулом на обиженного и говорил из «Неуловимых мстителей»:
— Ты, может, сказать чего хочешь аль попросить об чем?
Вдруг Лютик так расстроился, что разрыдался не на шутку. Рашид испугался и сунул ему в руку железяку, но тот в истерике сильно отшвырнул ее в сторону, и она, описав зловещую траекторию, артиллерийским снарядом нырнула в толпу доминошников, прямо по затылку дяди Коли Расплетаева. Все вокруг ахнуло и затихло. Дядя Коля Расплетаев катапультировался из доминошной кабины и, придерживая рукой затылок, из которого по руке бежала струйка крови, надвигался на несчастного Лютика. Тот от страха окаменел и не мог сдвинуться с места. В глазах Расплетаева горела, плясала, веселилась, бряцала костями как доминошками, сама смерть. Никто не сомневался, что дядя Коля раздавит сейчас Лютика-младшего так, что и мокрого места не останется. Приблизившись к обезумевшему от страха кролику, Расплетаев рывком схватил его за плечо и, потянув к себе, скрипнул зубами: