— Ну что? — спросил Рашид. — Точняк?
— Точняк, — с надеждой в голосе ответил Лютик.
Через час Эпенсюль вынес из дому исписанный со всех сторон двойной листок из тетради и вручил его Лютику.
— На. Как и просил, не очень грамотно, но с чувством.
— Спасибо, Сань, — благодарно заморгал своими кроличьими глазами Лютик. — Я в долгу не останусь. Чего надо, заходи, не стесняйся.
— Да ладно, — равнодушно махнул рукой Эпенсюль и пошел за Лукичевым звать его снова играть в теннис. Лютик прочитал нам вслух то, что написал Эпенсюль. Сочинение было толковое, интересное. В некоторых местах встречались нарочитые неграмотности, какие-то раскоряченные обороты речи, при желании можно было представить, что это пишет двоечник, претендующий на тройку. Называлось сочинение «Моя будущая профессия — милиционер». Коротко и в то же время убедительно в объеме двух тетрадных листов доказывалось неоспоримое преимущество профессии милиционера перед всеми другими. Приводились примеры из мировой литературы, кино и телепостановки «Следствие ведут знатоки».
— Кайф, — сказал Рашид.
— Ништяк сочиненьице, — подтвердил Ляля.
Все с уважением посмотрели на Эпенсюля, уже вовсю махающего ракеткой над доминошным столом. Лютик с тупой задумчивостью смотрел на бисерный Эпенсюлев почерк, на гордое название — «Моя будущая профессия — милиционер».
Несмотря на ошибки, учителя зачли сочинение. Кое-как окончив школу, Лютик проработал год на заводе у отца, потом ушел в армию, а вернулся какой-то решительный, дерзостный, и как-то раз, стоя во дворе, сказал:
— Эх, хороший у нас дом, только живет в нем всякая шваль. На кого ни посмотришь, все шпана, пьянь да шакалье.
Эту роковую фразу, эти мене-текел-фарес нашего дома Лютик-сын произнес под впечатлением фантастического полета Гришки, сожителя Файки Фуфайки. Без сомнения, этот полет стал последней каплей в чашу, наполненную всем предыдущим детством, сочинением Сашки Эпенсюля и службой в десантных войсках — Лютик пошел в сержантскую школу милиции.
— Ну, теперь у нас будет свой защитник, — сказала Валя Лялина. — Моя милиция меня бережет.
Когда я узнал об этом, я не поверил, настолько трудно было представить себе Лютика в милицейской форме. Поэтому, увидев его впервые милиционером, я удивился так, будто ничего не знал заранее. Оказалось, что милицейская форма ему как раз очень подходит, и уже в штатском он выглядел теперь как-то непривычно, будто детская фотография человека, которого знаешь только стариком.
Потом меня самого взяли в армию, в пограничные войска, а когда я пришел назад, Лютик был уже настоящим милиционером. Вернувшись домой со службы, он обычно долго ужинал, потом выходил во двор чинной, заслуженной походкой и, пристроившись к какой-нибудь группе гуляющих, начинал рассказывать неисчислимые случаи раскрытия преступлений и поимки преступников. И много находилось любителей послушать эти истории, особенно пользовались популярностью те, которые заканчивались высшей мерой наказания. Лютик заводился, входил в раж, и когда наступало время идти спать или, еще хуже, смотреть какую-нибудь очередную серию «Блеска и нищеты куртизанок», он оставался один в опустелом дворе, жадно стреляя в темноту или сумерки бледно-голубыми, неизрасходованными вспышками разгоревшихся глаз.
Если он останавливал кого-нибудь посреди улицы, человек моментально попадал в плен его красноречия, из которого трудновато было выбраться.
Теперь многие стали побаиваться кролика, особенно те, которые принимали на свой счет его высказывание, вошедшее у него в поговорку: «Хороший у нас дом, да живет в нем одна шваль, пьянь да шакалье». Первой жертвой нашего домашнего милиционера стала Валя Лялина. Ляля уже не жил в это время с матерью, и она, растолстевшая непомерно, обрюзгшая, водила к себе что ни день, то все непригляднее и непригляднее командированных. Остановив как-то ее на улице под ручку с каким-то замшелым джигитом, Лютик грозно изрек:
— Смотри, увижу еще раз, отведу сама знаешь куда по статье за проституцию.
Валя аж подпрыгнула от возмущения, но убоялась сказать что-нибудь в глаза обидчику. Зато потом вслух возмущалась во дворе:
— Ишь! Нашел чем попрекнуть! Тем, что я женщина веселая и что меня мужики любют. Да еще говорит: по статье за проституцию, будто я проститутка, прости господи!
— А кто ж ты? — сказала, усмехнувшись, Фрося.
— Я? Вольная, — ответила Валя и уточнила: — Безмужняя, вот и гуляю.
— Оно самое проститутка и есть, — жестоко резанула правду-матку Фрося.
Валя вспыхнула: