Девицам такие слова понравились, и они подвинулись к Ляле поближе.
— А голландская подкрутка? А рывок «Мустанг»? А удар «Поцелуй чемпиона»? Где ты всего этого нахватался?
— Воображение и самостоятельная тренировка, — улыбнулся он.
— Ты молодец, — сказал я, — не пропадешь. За бывшего чемпиона мира, советского Пеле, троюродного брата Сезара, Лялю!
Я допил свой коньяк, сказал, что мне надо отлучиться, и ушел. Он ведь все равно вопил, что угощает меня.
Я шел по вечерней улице Горького, и вместе со мной по ней шел дождь. Моросящие капли размывали желтизну огней и покрывали мои волосы мелким бисером. Идущие позади меня какие-то иностранцы громко спорили не то по-испански, не то по-итальянски. Они навязчиво лезли со своим спором мне в голову, и я никак не мог вспомнить название той игры — стукалочка… чеканочка… клепалочка…
НОЧНЫЕ БАБОЧКИ И КАТАФАЛК
Мы едем сквозь ночь, она темна, и лишь бегущие квадраты окон поезда светятся в ней. Последняя электричка увозит нас, и мы полностью счастливы. Дядя Коля спрашивает, не холодно ли мне. Я говорю, что не холодно. Он все равно снимает с себя пиджак и покрывает меня им. Ладно, в дяди Колином пиджаке мне тоже хорошо. Мы едем сквозь совершеннейшую черноту, и приятно представить себе, что мы едем сквозь земную плоть, к центру земли.
Когда-то давным-давно — я еще в школу не ходил — мать пришла пьяная и хотела меня убить за то, что я поджег на кухне скатерть. Она, конечно, не убила бы, но я перепугался и впервые решил навсегда уйти из дома. Мне было страшно и радостно, что я иду куда глаза глядят, как мальчик из сказки. Пока я дошел до Камаринской площади, стемнело. Это было осенью, и стало ужасно холодно. Я побрел назад, сначала плакал, а когда понял, что заблудился, плакать перестал. Я блуждал среди каких-то бесчисленных кварталов, шарахался от каждой мимолетной кошки, пока наконец, мне на счастье не встретился Дранейчиков отец, дядя Коля Дранеев. Увидев его, я снова заплакал, он накинул на меня свой пиджак, взял меня за руку и повел домой. Пиджак был мне уж очень велик, и полы его ехали по мокрому и грязному асфальту.
— Дядя Коля, — сказал я, — мамка меня убьет за скатерть, возьми меня к себе жить, я твоему Дранейчику буду брат.
Увидев, как сильно попортился пиджак, Дранейчикова мамаша стала дядю Колю обзывать, она кричала, что у нее уже рук нет, чтобы стирать и чистить, а я видел, что руки у нее есть. Дядя Коля пошел на разведку. Оказалось, что моя мать Анфиса уже давно спит, а моя бабка, Анна Феоктистовна, сидит и плачет по мне. Мне стало жалко бабку, и хотя она отхлестала меня мокрым полотенцем, я решил, что пока не буду перебираться к дяде Коле, все-таки у него тоже есть Дранейчикова мамаша, тетя Зоя, всегда почему-то нерадостная.
Напротив нас какой-то мужчина притулился на плече у жены и спит, голова его прыгает по плечу жены, но он предпочитает так мучаться и урвать хоть немного сна, чем мужественно сесть и отогнать от себя дремоту. А нам вот совсем не хочется спать, мы сидим прямо, и я с презрением смотрю на то, как прыгает по плечу голова.
— Леш, а Леш, — говорит дядя Коля, — сколько дней уже мать пропала?
— Пять месяцев уже, — говорю я. — С тридцатого января.
— Может, отыщется еще, — вздыхает дядя Коля. — Бывает, что отыскиваются. Мало ли что?
Говорят, что когда-то совсем давно, когда меня и на свете не было, а был только один Юра, дядя Коля хотел жениться на моей матери Анфисе. Моего отца посадили, а мать тогда почти совсем не пила и была еще молодая. Дядя Коля ее в кино водил, а потом сказал: выходи, Фиса, за меня, я вместо Сергея буду Юрке отцом. Но моя мать всю жизнь любила моего отца и за дядю Колю замуж не захотела. Тогда он женился на тете Зое, и у них родился Дранейчик.
Дядя Коля всегда замечал, если моя мать Анфиса валялась где-нибудь пьяная, и всегда приносил ее нам.
Наша остановка. Мы выходим в черноту ночи, и ветер гладит лицо холодной струей. Стрекочут кузнечики, и хочется спать, но я прячу сон глубоко в груди, на дне легких, а сердце стучит навстречу темноте.
— Смотри-ка, — говорит дядя Коля, — буква отклепалась, а в прошлый раз была на месте.
Оторвалась буква в названии станции, вместо «ЯБЛОЧНАЯ» стало «…БЛОЧНАЯ». Всего одна буква.
Дядя Коля всегда так говорил. Всегда видел, где что отклепалось, и обязательно чинил, если это было в его силах.
— Ух ты, — говорил он, принеся нам мою мать Анфису, — да у вас выключатель в коридоре совсем отклепался. Надо приклепать.