Тетя Вера Кардашова не дождалась, когда дядя Коля станет катать ее на своем самодельном катафалке, она умерла, и он нес ее гроб, чтобы хоть так исполнить свое обещание. Он нес гроб высоко, и казалось, что он хочет еще выше поднять его, чтобы показать тете Вере, где красиво. Весь Советский Союз показать и весь мир.
Смотреть на огонь так же приятно, как на звезды, с той разницей, что на огонь можно смотреть хоть сто лет не отрываясь. Костер трещит и посылает во все стороны отблески своей души. Темнота жадно глотает их, согревается и пьянеет. Устроив костер, дядя Коля достает из рюкзака военную флягу своего отца, делает из нее два глотка и, завинтив крышку, кладет рядом с собой.
— Ну что, Леха, покемарить хочешь? — спрашивает он у меня весело. Я улыбаюсь ему, отрицательно качаю головой и начинаю смотреть на костер. Огонь переваливается с боку на бок, исполняя свой гибкий танец; дым то устремляется ввысь, то, ломаясь, катится колесом по земле, и когда он лезет в глаза, я мысленно говорю ему: дым, дым, я не вор! дым, дым, я не вор!
Дважды мой отец приходил из тюрьмы и оба раза не надолго. Вернувшись во второй раз, он страшно избил Ивана Расплетаева, так что тот, наверное, вспомнил предсказание дяди Коли, что Сергей придет и еще добавит. Когда мой отец и Дранейчиков отец встретились, мой спросил:
— Ну что, Колька, все клепаешь свой катафалк?
— А что делать, — ответил дядя Коля, — клепаю, брат.
— А мое семейство прокотишь? — спросил мой отец.
— Железно, — ответил Дранейчиков отец, — можешь быть уверен.
— Ну добро, — сказал мой отец и, засмеявшись металлическим смехом, стукнул дядю Колю по плечу.
Моего отца все боялись, даже дядя Коля. Когда его снова упрятали, дом спокойно вздохнул — слава тебе, господи. А дядя Коля сказал моей матери:
— Ты, Фис, не волнуйся и не переживай. Я как помогал вашей семье, так и буду помогать. И все будем вам помогать. Ты даже и не переживай.
— Катись ты, Коль, куда подальше! — сказала ему на это моя мать Анфиса.
Воздух становится все вкуснее, все чище. Я вдыхаю полной грудью, еще и еще. Я буду большим и сильным, я весь переполнен любовью к этому свежему дыханью ночи, бабочки садятся мне на лицо, их большие черные крылья бархатно касаются щек, лба, глаз моих, и мне хочется вытянуться и распластать по земле свои огромные крылья…
— Леш, а Леш! Леш, а Леш! — слышу я голос дяди Коли и чувствую, как он толкает меня в плечо. — Давай, брат, просыпайся. Начинается.
Я вскакиваю, чтобы стряхнуть с себя бабочек, бегу к реке, зачерпываю пригоршню воды и бросаю холодную реку себе в лицо.
Прошлый год, когда умерла тетя Вера Кардашова и мой отец приходил из тюряги ломать ребра Ивану Расплетаеву, вообще был невероятным годом. Все будто перебесились, кричали, скандалили больше обычного, в Старопитейном переулке каждый день происходили драки; однажды я зашел за Дранейчиком, и его мать, тетя Зоя, сказала мне:
— Пошел отсюда! Пошел, сучонок, отсюда!
И захлопнула дверь. Мне даже плакать не хотелось, я вышел во двор и думал, какой смертью наказать тетю Зою, но потом я подумал, что тогда дядя Коля ни за что уже не повезет нас на своем катафалке, и заплакал. Слезы унесли из меня жажду мести, осталось только недоумение, как это дядя Коля может любить такую злую тетю Зою.
Начинается. Темнота уже тает, она стала жидкой, как расплавленный воск, и течет предутренней свежестью за шиворот. Река испаряется, она уже живет, рыбы ходят по дну и смотрят сквозь мутную воду на то, как растет свет. Оживают водоросли, по гладкой поверхности забегали водомерки; встрепенувшись, прозвенела в траве крыльями стрекоза.
— Лешка, поесть надо, — говорит дядя Коля. — Поесть, поесть, поесть. Иди-ка, яички, колбаска, подкрепись, а то рыба тебя уважать не будет.
Колбаса пахнет здесь совсем не так, как в городе, и хлеб здесь пахнет более хлебно, а яичная скорлупа громко хрустит в тишине, ломается звонко, как стекло.
Оказалось, все очень просто. Фрося накрутила Дранейчиковой матери мозги, будто дядя Коля похаживает к моей матери Анфисе и будто очень даже давно похаживает, а я будто и вовсе не моего отца сын, а дяди Коли, поэтому, мол, Юра недоразвитый, а я еще ничего, нормальный. Тетя Зоя не ограничилась изгнанием меня, она устроила скандал дяде Коле, требовала от него решительных признаний и даже разбила огромную вазу, которую он ей недавно подарил. Тогда дядя Коля хлопнул дверью, ушел, напился и, придя ночью пьяный под окна, запустил в Фросино окно камень, а потом еще обломок какого-то стула. Его забрали в милицию на пятнадцать суток и взяли штраф. А когда он вернулся и стал собирать вещи, чтобы уходить от жены, тетя Зоя вдруг смягчилась и стала у него спрашивать: