Тетя Вера Кардашова очень любила Рашида и когда видела его озорную макушку, всегда весело смеялась. Рашида любили все, потому что он был задорный, сильный и справедливый. Малышня постоянно обращалась к нему, чтоб он разрешал споры. Только Монашка не любила его.
Однажды Рашид рассказывал, как боженька затеял потоп.
— Сидел он, значит, смотрел по телеку хоккей, а кран забыл закрыть в ванной, и вода протеклась на пол, а с пола фигакс на землю, разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились, поняли, на фиг? А боженьке хоть бы хны, сидит, болеет за ЦСКА…
— Ах ты антихрист ты поганый! — вдруг раздалось у Рашида за спиной. — Басурманин чертов, прости господи, пресвятая богородица, матерь Мария!
— Ой! — вскрикнул Рашид, потому что Монашка очень больно ткнула его пальцами под ребро.
— Не слушайте его, детки, не слушайте, ангелочки, этого беса магометского, — обратилась к нам Монашка с воззванием.
Мы все покатились со смеху, а Монашка пошла прочь, крестясь, вознося очи к небу и шепча молитвы. Около своего подъезда ей предстояло еще наткнуться на дворника Махмуда, который, увидев ее, сразу закричал:
— Эй, уважаемая Серафима, очень тебя прошу, дай мине смотреть на твоего бога, может, он такой, как я, а?
— Изыди, сатана! — прошипела Монашка, и ее черные одежды растворились в темноте подъезда.
Через несколько дней Рашид затеял великое озорство. Он сделал из обломка расчески дымовуху, подпалил ее на лестничной клетке первого подъезда на шестом этаже, прямо возле дверей Монашки, а когда дым хорошенько распространился, Рашид надул бумажный пакет, громко хлопнул им и с криками «Пожар! Пожар!» что было мочи побежал с лестницы. На первом этаже его все-таки успела заметить Тузиха, высунувшая свой красный нос из дверей. А на шестом Монашка, взывая к славе господней, крутила диск телефона, и пока котельщик дед Семен, живший там же, на шестом этаже, ликвидировал очаг, Монашка уже вызвала пожарных. Пожарка у нас совсем рядом, на улице Сытова. Через несколько минут в вечерних сумерках нашего двора заревело, заалело, забегало пожарное действо. Вскоре Монашка уже оправдывалась:
— Да что же это? Я слышу, кричат: «Пожар! Пожар!» Выглянула из дому — дым, ничего не видно, прости, Христос, пресвятая дева заступница! Светопреставленье! Содом и Гоморра! Будто господь серу и огонь ниспроверг на землю…
— Никакого вашего господа не знаем, — отвечали пожарные. — Вы Серафима Евлампиевна Пономарева?
— Я, — как перед богом ответствовала Монашка.
— С вас штраф за ложный вызов.
Вскоре, благодаря свидетельству Тузихи, виновник преступления был обнаружен и крепко выпорот, так что он даже бегать не мог и первое время заменял в воротах Эпенсюля. Но вратарь из него был плохой. И вообще, в футбол он играл плохо. И в хоккей тоже. Но зато в спорных ситуациях всегда умел рассудить, кому бить штрафной, считается гол или не считается, и все его слушались.
Постепенно истории про боженьку стали иссякать, повторяться, меркнуть. Помню, особенно в последнее время Рашид зачастил рассказывать о Лоте, как его дочерям было страшно спать в своей комнате, и они по очереди просились к папаше. А папаша пьяный, брыкается и храпит ночью, а проснется, и лезет их лапать, они подумали-подумали и решили его прирезать.
— Не ври, Рашид, — перебиваю его я. — В прошлый раз они оттого, что спали с ним, родили младенчиков, а боженька превратил их в цыганят и пустил табором по всему миру.
— Ну пусть так, — соглашается Рашид. — Только я б такого папашу прирезал, если б он стал моих сестер тискать.
Как-то раз мы сидели с ним вдвоем за доминошным столом, я ждал, когда придет с работы Веселый Павлик, а Рашид просто так сидел и поджигал спички. Я вспомнил о Рашидовой тайне и осмелился спросить, как насчет финки.