— Так-то вы теперя с родителями поступаете, иродовы дети, — проворчала бабка и пошла в свою комнату досматривать телевизор, а я пошел узнавать подробности, но ничего конкретного выведать не удалось.
На другой день было воскресенье, 1 июня 1982 года, Международный день защиты детей. Утром в дверь позвонили. Я открыл. На пороге стоял Рашид.
— Привет, Леха, — сказал он. — Я попрощаться пришел. Домой иду. Меня сегодня возьмут, наверное.
Я пригласил его в квартиру, но он сказал, что ему некогда, он еще со всеми хочет попрощаться. Он был бледный, наверное, всю ночь не спал, и от него разило спиртным.
— Из-за Аньки? — спросил только я. Он кивнул.
— Прощай, Леха-лепеха, будь счастлив.
— До свиданья, Рашид, — сказал я и пожал ему руку.
Днем я видел, как его вывели из подъезда, посадили в машину с решетками и увезли.
Потом был суд.
Многие из нашего дома, все, кто хорошо знал Рашида, на суд ходили. Наш Лазовский суд располагается на Среднеобразовательной улице, это такое краснокирпичное здание, мало выразительное, кажется, еще дореволюционное. Когда судили Рашида, там вовсю развернулся ремонт, звучали громкие голоса рабочих, воздух дышал белой известковой пылью, все было завалено досками, планками, ведрами с цементом и краской, и все судебные мероприятия выглядели второстепенно, малозначительно, им приходилось подолгу робко выпрашивать себе помещение. Рашидово заседание длилось очень долго и сначала располагалось в зале, который ждал ремонта, а потом всех попросили перейти на второй этаж, в помещение только что отремонтированное, пахнущее свежей краской, отчего у многих разболелась голова.
Судьей была молодая женщина, она очень волновалась, и по лицу и на шее ее плавали малиновые пятна. Рашид тоже волновался, его малиновые губы пламенели, и он был очень красив. Судьям он с самого начала не нравился, особенно они настроились против того, что он работает официантом и что у него уже давно хранился нож.
Суть дела состояла в том, что Сафар Хабибулин встретился с женихом Аньки и сказал, чтоб тот не лез куда не надо, потому что Анька его наложница. Жених возмутился, напившись, позвонил Аньке по телефону и сказал ей что-то обидное. Анька пришла к Рашиду в кафе и, рыдая, все ему рассказала. Рашид встретился с тем парнем, и тот передал Рашиду слова Сафара. Вечером Рашид пришел домой и влепил отцу пощечину, а финка у него уже была в кармане пиджака. Отец схватил Рашида за волосы и стал рвать голову сына в разные стороны.
— Я давно хотел убить его, гада, — рассказывал Рашид, — но не знаю, убил бы или нет, а тут, просто не знаю, в общем, кровь в глазах заклокотала, ничего не мог с собой поделать…
Рашид выхватил из кармана финку Gott mit uns и ударил ею отца под ребро с левой стороны. Но ударил слабо, в последний миг рука обмякла, и лезвие вошло лишь на треть, на пять с половиной сантиметров. Сафар, захрипев, упал, а Рашид прошел в свою комнату, взял все, какие у него были, деньги, пошел в ресторан «София» и зачем-то поил там каких-то совершенно незнакомых людей. Потом еще поехал к кому-то в гости, покупал у таксистов водку, поил и пил сам. Во время этого разгула финку он где-то потерял или у него ее свистнули вместе со следами крови Сафара, и кто знает, может быть, это не последнее ее путешествие под ребра.
— Мальчик он был добрый, послушный, — рассказывала тетя Зульфия. — Я его всегда учила быть спокойным по отношению к людям. И как такое могло случиться… Это такая неожиданность, такое пятно на всю нашу семью.
В пять часов утра Рашид обнаружил себя сидящим на Тверском бульваре, немного побродил по спящей воскресной Москве, в лучах превосходного июньского утра, а потом вернулся в наш дом. Он попрощался со всеми, с кем хотел попрощаться, потом пришел домой и лег спать. Через два часа проснулся, позвонил в милицию и сказал, чтоб за ним приходили.
Суд возмущался, что после совершения преступления Рашид устроил такую гулянку, но потом начался опрос соседей, и все соседи говорили, что Рашид всегда был мальчиком хорошим и добрым, а главное, справедливым. Я тоже выступал, но мое выступление получилось каким-то дурацким, потому что я не знал, с чего начать и на что сделать упор, и очень волновался. Короче, единственной пользой от меня было то, что я присоединился к хорошим откликам всех остальных соседей.
Наконец Анька попросила, чтобы ей дали еще раз высказаться, и рассказала все, что сначала осталось в тени.
— Мой брат, — сказала она, — он, конечно, совершил злое. Но я должна сказать, что он не мог поступить иначе, и пусть на нашу семью ляжет последний позор, но я все расскажу, потому что только я могу заступиться за Рашида.