Следует добавить, что, спустившись посмотреть, как там Гришка, и увидев его живого, Файка сказала ему:
— Говорила я тебе, бестолочь, не лезь на окно, так ты все по-своему. Подохнешь, а всёрно по-своему будешь лезть!
Полет Гришки произвел неизгладимое впечатление на всех жителей нашего дома, а старый Драней даже на некоторое время рехнулся — стало ему мерещиться, будто каждые пять секунд из окна Файки Фуфайки вываливается Гришка. Гришку уж увезли, а старый Драней всё стоял и считал, сколько Гришек падает вниз, сбивался и снова считал:
— Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Восемь… Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Десять…
Мимо шел пенсионер Смирнов и спросил, кого он считает.
— Не мешайся, пошел! — ответил грубый Драней.
Потом дядя Коля Дранеев выяснил у отца, что он Гришек фиксирует, и сказал:
— Не дури, отец, пошли домой.
— Пошел прочь! Прочь! — зло ответил Драней. — Семь. Восемь. Пять. Три…
Когда дядя Коля вышел во второй раз, Драней стоял уже в полной темноте и все продолжал считать Гришек.
— Пойдем, — сказал дядя Коля, — завтра досчитаешь.
Драней подумал и согласился. Назавтра он уже о многократных Гришках не помнил, но потом тетя Зоя, дяди Колина жена, говорила иногда:
— Свекр мой иной раз заговаривается. Белая горячка у него, должно быть. Допьется, что и нас всех прирежет.
— Избави, пресвятая богородица, Николай-угодник! — крестилась напуганная таким предположением Монашка.
Серафиму Евлампиевну Пономареву по-особенному взволновал полет Гришки. Свидетельствует Серафима Евлампиевна:
— Батюшка, святой отец, выслушай исповедь рабы божьей Серафимы. Был вечер втораго дни седмицы. Я стояла пред чертогом моим мирским и вела беседу с рабой божьей Анной Стручковой, когда вдруг снизошла на меня благодать, и увидела я господа нашего во всей славе и сиянии ангельском, от лица котораго бежали небо и земля, и не нашлось им места. Я же стояла пред очами его и славила его и клала крестные знамения. Тогда сказал господь бог: свидетельствуй о славе моей, раба божия Серафима, се гряду скоро, а в доказательство слов своих низведу отрока своего, раба божия Григория, по воздуху яко по лествице. И се, батюшка, отец мой, увидела я, как два ангела вывели раба божия Григория от окна его и повели вниз по воздуху, яко по незримой лествице, и низвели они его, и возложили пред очами моими во истину слова господня. И воззвал господь к трупу раба своего Григория: Григорий! встань и ходи. И Григорий встал и ходил, славя силу господа. И сказал господь: раба моя Серафима, свидетельствуй обо мне. И се, свидетельствую, господи! Аминь. Ей, гряди, господи Иисусе! Благодать господа нашего Иисуса Христа со всеми нами. Аминь.
Монашка пыталась превратить Гришку в святого, при встрече говорила ему:
— Скоро, раб божий Григорий, причастишься святых тайн.
Он боялся ее и, завидев, прятался с застенчивой улыбкой за дверью подъезда, где иногда натыкался на сумасшедшего Куку, который тоже любил затаиваться в подъездах. При виде Гришки Кука начинал дрожать и тихо без слез плакать, потому что он видел полет совсем не так, как многие. Он видел, как Гришка стал ходить по небу и включать звезды, как он рвал эти звезды и делал из них огромные букеты астр, а потом бросал астры с неба, они попадали в окна и светились разноцветными огнями, где мамы готовили на кухне ужин для своих кук — Кука, иди кукать, кука холёсяя, ням-ням-ням! Бо, звездный человек, бо-о, а́ммо, не бей, моо́ мне, хороший.
С черного неба на землю смотрели белые звезды своими глазами, и белый дождь смотрел и плакал длинными медленными лучами, и в черный купол взлетали крылья, как отраженья звездных сияний — белые, светлые, неземные, теплые и холодные пятна.
Для моего брата Юры полет Гришки оказался первым шагом в старость. Юре в том году исполнилось тридцать лет, на лице его уже появились морщинки, такие грустные на детском лице. В день Гришкиного полета Юра был особенно печальным, с утра до вечера сидел на кровати; потом отправился на вечернюю уборку, а когда вернулся, вышел во двор и ходил там в ожидании чего-то, что лишь ему одному было ведомо. В начале десятого он стоял возле песочницы, рядом с ним, жмурясь, виляла хвостом некая приблудная псина, белая, вся в пыли, с черными звездочками на морде и спине. Она часто и раньше крутилась вокруг Юры, и Юра даже звал ее по имени:
— Саба, идем. Саба, милая.
Кроме Сабы возле Юры в тот час стояла Любка Не-влезай-убьет, и увидев в окне Гришку, Юра указал на него Любке пальцем: