Карл Шенгерр
Похороны
Бум! Бум-бум! Бум!
Как-то так небрежно и торопливо звонит сегодня маленький колокол вверху на колокольне, как будто запыхался, или что-то боится упустить. Еще три коротких, резких удара — и ладно, хватит! Пономарь придержал веревку.
Бедняки прислушиваются; они по звуку узнают:
— А ведь это опять кто-то из нашего брата!
Потому что будь это кто-нибудь почище, колокол звучал бы совсем иначе, звук был бы тяжелый и скорбный, протяжный и жалобный, и больше в нем было бы серебра.
Да, но кто же это?
А, Господи... «кто»! Никто — Ганнес, что из богадельни.
До семидесяти-трех лет он еще кое-как перебивался то поденной работой, то на помочи, а как совсем уже стал ни к чему не способен и помирать все таки не хотел, упирался, пришлось общине кормить его на свой счет.
Помер таки, наконец.
— Что ж, это счастье и для него, и для благодетелей. Одно это вечное кряхтение да кашель по ночам...
Такова была надгробная речь, произнесенная над прахом Ганнеса.
Он лежал наверху в сырой кладовой богадельни, бледный и безмолвный, как вечный покой. Около него чиновник, обязанный освидетельствовать умершего. В одной руке у него перо, другой он ощупывает тело Ганнеса, точно столяр, проверяющий, гладко ли отполировано дерево. Наконец, он принимается строчить. Поздравляю тебя, Ганнес! В сущности, ты только теперь умер по настоящему, официально, и отныне тебе не грозят никакие придирки со стороны властей за незаконную смерть.
Председатель ворчит, рассматривая свидетельство.
Ну, конечно! Ни гроша за душой... ни полугроша... а вздумалось умереть, — взял и умер! Их дело умереть, а больше их ничто не касается. Платить — это уже дело общины!
Ганнес и при жизни всегда в подобных случаях притихал, как и подобает, когда начальник бранится. Только углы губ у него слегка начинали вздрагивать. А теперь даже и этого не было! Как бы даже злонамеренное пренебрежение таилось в одном том, с какой невозмутимостью слушал Ганнес раскричавшегося начальника.
Гроб... да, гроб ему придется доставить, — ничего не поделаешь. Это по закону требуется.
Мастер повел заказчика в помещение, сплошь уставленное чистенько сработанными и тщательно отполированными гробами и спросил:
— Для кого это?
— Да ни для кого... Это Ганнес, что в богадельне был...
Мастер оттесняет заказчика к выходу гораздо энергичнее, чем это вызывалось необходимостью.
— Значит, вам ящик сколотить, — так бы и сказали!
В коридоре сложена кучка старых досок. Их выловили из воды года два тому назад, когда было большое наводнение. Указывая на них, мастер приказывает подмастерьям.
— Постругать их немного снаружи толстым рубанком. Только поосторожнее, — не зазубрить мне рубанок.
Позвонили у двери пасторского дома. Прислуга приоткрыла дверь и спросила в щелку:
— Что надо?
— Похороны завтра.
Из форточки, окутанная клубами табачного дыма, высунулась голова пастора.
— Кто умер?
— Да никто, собственно. Ганнес, что из богадельни.
Головы скрылись. Захлопнулась форточка. Прислуга долго возится с заржавевшим засовом, который с трудом входит в задвижку, и ругается про-себя.
Является столяр с своим подмастерьем заколачивать гроб.
Ганнеса поднимают, чтобы уложить его в гроб. Гроб оказывается мал! To-есть, он-то, собственно, не мал, но Ганнес, проклятый, оказывается велик для него. С большим трудом удалось кое-как втиснуть его в укороченный дощатый ящик. Как при жизни жали и тискали, так и после смерти.
Да черт же их знал, доски эти, что они коротки окажутся!
Теперь только крышку закрыть и заколотить. Гвозди столяр с собою захватил. Один без шляпки, другой погнутый; заржавевшие все, кроме одного, совершенно новенького. Этот столяр извлек из кучки и отложил к сторонке, чтобы он как нибудь не попался под руку подмастерью.
На крышке мальчик, бывший в учениках у столяра, нарисовал черной краской крест; рисование было маленькой тайной страстью мальчугана. Линии креста страшно расплылись и покосились, так что были похожи на знак умножения. Побить бы его следовало за такую работу. Мастер и нарвал ему уши.
— Я тебе покажу, щенок, как изводить краску!
Могильщик тем временем вырыл могилу внизу, у кладбищенской ограды в углу, поросшем высокой травой. Само собой разумеется, в углу. Углы на то и существуют, чтобы замещать их бедняками. Могила была и недостаточно широка, и в глубину не имела тех шести футов какие полагаются, но могильщик решил, что сойдет и так, и воткнул заступ в вырытую землю.
— Хватит и ширины, и глубины для богаделенского Ганнеса!