Днём уже был намечен план раскопа, Винкельман и Сарианиди руководили нанятыми волонтёрами, Тэйтон, Гриффин и Карвахаль молчали, а Рене Лану и Бельграно в его неизменной жёлтой бандане препирались о какой-то стратиграфии, Долорес Карвахаль стояла рядом с братом, миссис Тэйтон - рядом с мужем, а Берта Винкельман осталась на вилле.
В стороне от них Хэмилтон с Хейфецем, развалившись на остатках небольшого колизея, смотрели, как снимается первый слой с земли, оставляя под остриями штыковых лопат волонтёров странные тёмные пятна, разбитые на квадраты. Рамон Карвахаль, подошедший к ним, на вопрос Хейфеца, что это такое, очень вежливо пояснил, что тёмные квадраты - потревоженная земля, место возможных находок и пустился в объяснения по поводу принципа перекрывающих напластований. Из его пояснений Хэмилтон и Хейфец легко постигли, что каждый слой отложений старше лежащего над ним, хотя глубина залегания конкретного предмета не является признаком его древности. Слой, находящийся где-то на глубине ярда может быть древнее того, который в другом месте лежит на глубине двух. Они также узнали, что каждое скопление, впущенное в другое, по принципу прорезания, является более поздним, то есть яма, прорезавшая слой глины, появилась позже глины, в противном случае она не могла бы его прорезать. Также им объяснили, что любой комплекс датируется временем изготовления самого позднего из содержащихся в нём предметов, то есть, проще говоря, могила не моложе найденных в ней артефактов - по принципу terminus, post quem, "время, после которого"...
Ничего сложного тут не было, Карвахаль, несмотря на явную сложность натуры, казался удивительно простым и дружелюбным. Тэйтон иногда бросал на них любопытные взгляды, потом, оставив жену с Гриффином, подошёл и мягко заговорил с Карвахалем о необходимости обеспечить сохранность находок, и Хэмилтон спросил себя, не померещилась ли ему сцена в гостиной? Там ему показалось, что Рамон Карвахаль едва сдерживает гнев, а Арчибальда Тэйтона душит свирепая злоба. Сейчас эти двое выглядели закадычными друзьями.
Сестрица Карвахаля, красотка Долорес, как узнал Стивен от Гриффина, тоже была молодым археологом, причём, подающим большие надежды. Она совершенно на равных препиралась со Спиросом Сарианиди о находках какого-то саркофага на холме Каста возле Амфиполи, где Спирос был два года назад. При этом Карвахаль поддержал сестрицу.
Миссис Тэйтон вскоре пожаловалась на головную боль, и Хейфец отвёл её на виллу. Если Галатею будут постоянно конвоировать супруг и врач, подумал Стивен, где уж тут будет поближе познакомиться... Не для того ли Тэйтон и взял сюда Хейфеца?
Потом Хэмилтон мысленно махнул рукой на свои сомнения и под вечер направился на виллу. Там он застал только Берту Винкельман, возившуюся с реактивами. Она сказала, что миссис Тэйтон пару часов назад ушла на пляж. Известие это удивило Хэмилтона, но на этот раз он никуда не пошёл, решив сначала во всём разобраться. Развалился в кресле и вспоминал произошедшее днём в гостиной. Потом все ушло.
...Обнажённая, Галатея лежала на широкой кровати, и горько-сладкий вкус греха, в который они погружались, ощущался на губах Стивена медовой сладостью. Взгляд его цеплялся то к нежной груди, то к персиковым ягодицам, то к стройным ногам, её дыхание ускорялось, она задыхалась от волнения, тело покрывалось гусиной кожей - и сладкий стыд, слитый с удовольствием, заставлял её по-кошачьи выгибать спину. Он брал её и сам бросался в омут этой мучительной, но животворной страсти...
Глава четвертая.
Лучше повстречаться в тупике с девятилетним быком,
чем с женщиной, если тебя одолевает похоть.
Библия.
Хэмилтон проснулся с головной болью в девятом часу вечера. Уже темнело, и на набережной зажглись фонари и огни витрин. Все собирались на ужин, однако чета Винкельманов, Карвахали и Лану ужинали у себя. Подумав, Стивен тоже попросил принести ужин к нему в комнату. Виски сжимало, голова кружилась и ныла, есть совсем не хотелось. Он оставил принесённый поднос на столе и вышел на террасу в прохладную ночь. Вздохнул, вспомнив своё вечернее сновидение, такое сладостное и далёкое от всей этой непонятной сумятицы...
Удивительно, но этот сон неожиданно подарил Стивену уверенность в том, что между ним и Галатеей Тэйтон непременно что-то будет. Ему даже показалось, что теперь между ними точно протянулась невидимая нить, связавшая их воедино, ставшая пророчеством, прорицанием грядущего, его обетованием и надеждой.
Ветерок, ласково обдувая его разгорячённую голову, успокоил нервы и утихомирил страсть. Хэмилтон осторожно поднялся по лестнице на третий этаж и тут же отпрянул к стене. Ему хотелось просто бросить хотя бы мимолётный взгляд на окно спальни Галатеи, но там стоял Арчибальд Тэйтон.
Дверь его спальни была приоткрыта, там, кажется, работал телевизор, но звука не было слышно, и только экран через оконное стекло бросал на лицо Тэйтона алые и серые всполохи. Стивен снова испугался: это было лицо демона, лицо Отелло с застывшей на нём гримасой запредельной ревности и боли, спрессованной железной волей в убийственное молчание. Хэмилтон пытался убедить себя, что это просто игра теней, миражи ночи, но побоялся двинуться с места, опасаясь, что Тэйтон заметит его. Тот же, порывшись в карманах, вынул пачку сигарет и щёлкнул зажигалкой. Пламя на несколько мгновений осветило холодное неподвижное лицо, и Стивен подумал, что точно ошибся.
Тэйтон отвернулся к морю, чей шум отдалённо угадывался во тьме, и Хэмилтон хотел было прошмыгнуть вниз, к себе, но вовремя заметил тень внизу и вжался в простенок у колонны. Шаги внизу стали отчётливей, и на ступенях возник Дэвид Хейфец. Он сразу заметил Тэйтона и направился прямо к нему, однако, подойдя вплотную, долго молчал.
Молчание прервал Тэйтон.
- Ты был прав, Дэвид. Не нужно было этого затевать. Я был просто идиотом.
Врач не стал утешать приятеля.
- В истории человечества глупость имеет самые древние традиции, Арчи, а ты всегда был консерватором. Впрочем, дураком я бы тебя не назвал, - примирительно заметил он. - Но количество глупостей, совершаемых рассудочно, боюсь, намного превышает число глупостей, творимых по глупости.
- Да, я сглупил и ещё как... Мне просто казалось...
- На моей бывшей родине в таких случаях советуют осенять себя крестным знаменьем.
- Всё шутишь?
- Дурацкий колпак мозгов не портит. А сглупить каждый может. Просто ты усугубляешь свои проблемы. Но, - Хейфец задумчиво почесал переносицу, - если проблему можно решить деньгами, это не проблема, это расходы. Истинная проблема деньгами не решается. И зовётся иначе - от драмы до трагедии.
Тэйтон вздохнул.
- И что?
Но Хейфец не ответил. Воцарилось долгое молчание. Потом Тэйтон снова заговорил.
- Я думал было поговорить с Карвахалем...
- И что сказать?
- В этом-то и вопрос, - Тэйтон тяжело вздохнул.
Снова повисло молчание. Его прервал Хейфец.
- Идеальный выход из положения настолько невероятен, что и говорить о нём глупо. Но ты можешь поговорить с ней. Не может же она не понимать...
- И что? Я никогда её не отпущу. А раз так, что за смысл в разговорах? - Тэйтон вздохнул. - Но почему, подчинившись голосу дурной страсти на час, ты обречён платить за него годами скорби... - Он склонил голову. - Впрочем, кому я лгу? Какая страсть? Тёмная безмозглая дурь. Но я люблю её и не отпущу, Дэйв. Никогда не отпущу. Как бы дико и чудовищно это не звучало. Я понимаю, что она дорога Карвахалю, но... Постой, но что ты... ты что-то сказал...
Хейфец ничего не ответил, но спросил, нет ли у него коньяка. Было бренди. Еврей поморщился, но согласился. Оба ушли в комнату Тэйтона.