За окном засинел рассвет. Истерзанная земля пробуждалась, чтобы, вновь воспламенившись, пожирать все новые и новые жертвы.
«Эх ты, — горестно подумал о себе Петер Мюллер. — Сентиментальный интеллигентик! Да, пожалуй, прав был Фриц, сказав эти слова. Беседы с собственной совестью придется отложить до лучших времен, потому что, как говорят французы, на войне — как на войне».
Азрету повезло — он явно пришелся по нраву долговязому немцу. Еще бы! И дрова привозит по два раза в день, и растопить поможет, и, главное, так чисто, так аккуратно все у парня получается, прямо как у настоящего немца.
На второй день немец угостил Азрета — подарил ему баночку кофе. «Будь ты проклят», — подумал Азрет, но кофе взял, а наутро принес немцу кусок соленого сыра.
Дрова были заготовлены — в углу Азрет аккуратно сложил поленья. Немец похвалил его за усердие и безо всяких опасений оставил у печки одного, а сам куда-то удалился, довольный возможностью отдохнуть.
Азрет топил, не торопясь, подкладывая дрова потихоньку, лишь бы пламя не гасло, а сам внимательно всматривался в людей, время от времени выходящих из палат в коридор. Нет, это были немцы, одни только немцы! Уж не ошиблась ли тогда Буслимат?
Под вечер, когда долговязый складывал в углу только что привезенные дрова, а Азрет возился с печью, на лестнице раздался стук кованых сапог. Дверь широко раскрылась, и вместе с клубами морозного воздуха в коридор вошли трое: два автоматчика, а между ними...
От неожиданности Азрет едва не закричал, едва не выронил из рук полено. Во рту стало сухо, сердце колотилось так, что он боялся, как бы немцы этого не расслышали.
Магомет... Как ужасно он выглядит, какие загнанные, грустные, горестные у него глаза! Нет, не по доброй воле оказался он среди этих шакалов. Он ранен и попал в плен.
Короткая легкая куртка, какие-то странные большие башмаки, шапка-ушанка... Из-под куртки, правда, выглядывает свитер, который когда-то связала сыну старая Зарият, но все равно ему, кажется, очень холодно, прямо посинел весь, и вид такой измученный.
Магомет сразу узнал Азрета и мысленно похвалил парня за выдержку — другой бы, пожалуй, выдал себя, а у этого ни один мускул на лице не дрогнул.
Проходя мимо, он, глядя на Азрета и не замедляя шага, по-балкарски сказал: «Послезавтра наступление». И, все трое, они вошли в ближайшую комнату, в маленькую комнату, где прежде была учительская.
«Послезавтра», — про себя повторил Азрет и заторопился. Дрова в печке запылали, он убрал мусор и вышел из школы.
В тот вечер никто не мог бы сказать, куда исчез Бисолтан со своим юным другом Азретом. А они пробирались крутыми и извилистыми тропами туда, куда должны были поспеть не позднее завтрашнего полудня. Падая от усталости и вновь поднимаясь, они шли на некотором расстоянии друг от друга, по направлению к перевалу, туда, где наши части вместе с партизанами уже дважды насмерть схватывались с врагом.
У подножья этих седых, обагренных кровью гор послезавтра начнется новый решительный бои. Пока что об этом знали лишь Бисолтан и Азрет.
Ночь была морозной, а небо казалось легким, и яркие звезды на нем будто застыли в ожидании жестоких событий, подстерегающих и эти горы, и этих людей, и эту землю, готовую разверзнуться под ногами фашистов.
Старый горец и юный разведчик, падая и поднимаясь, шли вперед, к перевалу, где их никто не ждал и где никто не знал, что именно послезавтра враг обрушит на них еще один удар — удар неслыханной силы.
Морозы упрямо не отступали, хотя небо уже бывало почти по-весеннему голубым и чистым, а солнце, казалось, начинало набирать силу. А какая тишина вокруг! Будто весь мир замер в ожидании какого-то чуда, чего-то особенного, небывалого. Спят под высокими снеговыми папахами заледеневшие скалы, спят под огромными полами белой пушистой бурки окрестные холмы, а ветры, обычно дующие в эту пору с Кинжала в сторону села, словно сбились с пути и ушли в другое ущелье.
Со дня на день могут начаться снежные обвалы, со дня на день могут ринуться с вершин неудержимые потоки, и вслед за ними косые ливни оповестят о первом приближении весны. Скалы освободятся от ледяных оков, проснется и зашумит скованный морозами лес. Как молчалив и неподвижен он сейчас! Каким мрачным и тягостным кажется его молчание!..
Село еще спит, лишь редкие дымки над домами говорят о том, что кое-кто уже принялся за свои будничные дела. Поднимаясь ввысь, голубой дым растворяется в чистой синеве неба.