— Постой, постой, Хабиль! Ты куда, да что с тобой, — не на шутку всполошился доктор. — Хабиль, дорогой, что с тобой случилось?
— Оставьте меня, бедного Хабиля! У меня уже свистят легкие, а микробные полчища гложут мое бедное сердце! Уо, орайда, как они гложут! Вот такие скотские микробы роются во мне, как кроты!
— О чем ты говоришь, дорогой Хабиль? — остановил его наконец доктор. — Ты что, шутишь перед людьми? Посмотрите, джамауат!
— Ой, куски моей печени! Пропали мои кровеносные сосуды! — кричал Хабиль.
— Хабиль, не говори глупостей. О джамауат, — закричал на него доктор, — помогите мне отвезти его в больницу!
Положение Хабиля было настолько серьезным, что его пришлось основательно полечить. И пролежал он в больнице немало дней. Но он был крепок, и здоровье начало помогать рассудку обрести былую форму.
Целый месяц Хабиль не узнавал доктора и только на пятой неделе узнал.
— Салам алейкум, доктор, — простонал он.
— Алейкум салам, Хабиль! Как, мой друг, твое самочувствие? Будь джигитом, Хабиль. Если ты будешь джигитом, все остальное — мелочи. А сейчас ложись на живот, спусти одеяло и шалвар тоже. И не хнычь.
Доктор взял шприц из рук сестры и подошел к дрожащему Хабилю.
— Доктор! — простонал Хабиль. — Прежде, чем ты вгонишь в меня этот тупой шприц, выслушай меня. Я скажу тебе правду... Я слышал о твоих болячках по радио и телевидению. Я читал о них в газетах и журналах... Но я — о, легкомысленнейший из смертных, — думал, что они меня не касаются. Я думал, что им нет места в моем многогрешном теле. Но ты открыл мне глаза! Ты открыл мне глаза, и я понял, что болен всеми болезнями. Они прочно въелись в меня, я только не знал, какая в какое место. Ты же, о великий медик, со знанием дела расставил их по местам, чтобы я заболел правильно, согласно науке. А теперь, доктор, делай свое дело...
И Хабиль повернул к доктору то место, которое отвечает за все наши прегрешения.
...С тех пор прошло немало времени. Хабиль и доктор стали друзьями. Они довольно часто видятся. Потому что тот, кто хочет заболеть на время, никогда не знает, сколько это продлится...
Похвала добродетели. Юмористический рассказ в десяти частях
Перевод М. Эльберда
Вновь и вновь я не устаю утверждать, что лучшей из многочисленных добродетелей человека является его стремление при каждом удобном (а иногда и неудобном) случае оказывать себе подобному добрые услуги. Как это прекрасно, когда сосед хочет сделать приятное соседу, родственник родственнику, начальник подчиненному, а иногда — это ж надо подумать! — и подчиненный начальнику! Да, таково естественное свойство человеческой натуры. Сказано же: «Человек — венец природы!»
И вот, когда я сталк... то есть встречаюсь с нашим неповторимым Зулкарнеем Азнауровичем... Нет, нет, у меня слишком мало слов! Слова вообще есть, и неплохие. Ну, например... удивительный. Бесподобный. Редкостный. Неповт... (ах да, это уже я говорил). Умопомрачительный. Все эти слова, однако, слишком неполно характеризуют внушительный облик Зулкарнея Азнауровича, человека невиданного обаяния, неслыханной мудрости и небывалой сердечности.
Все отменные качества нашего начальника управления я за долгие счастливые годы работы с ним испытал на собственной своей... гм... персоне. Эти годы я трудился, обласканный отеческой заботой Зулкарнея Азнауровича, который, прямо скажем, баловал меня своим постоянным вниманием и своей душевной теплотой. Моя трудовая книжка была заполнена благодарностями за хорошую работу, и почти каждая запись кончалась чудными, как самые лучшие стихи, словами: «В размере должностного оклада».
На Доске почета моя фотография всегда висела вверху в центре, висела до тех пор, пока не выгорала под солнечными лучами и не появлялась необходимость заменить ее новой. И тогда я тщательно брился, надевал белую сорочку с темным галстуком и шел в фотоателье.
Порой мне казалось, что будь у Зулкарнея Азнауровича право награждать подчиненных орденами, то на моем пиджаке не осталось бы места даже для пуговиц.
К сожалению, ничто в нашем мире не продолжается вечно. И мой нежно-бирюзовый небосклон вдруг начал затуманиваться. Сначала слегка... однако я не жалел об этом. Ведь с постепенным чередованием атмосферных явлений я все лучше и полнее познавал то явление, которое называется Зулкарнеем Азнауровичем.
Но что это я до сих пор в своем рассказе ходил вокруг да около; пора, наконец, и перейти ближе к делу. А дело началось с тех пор, как наше управление стали преследовать неудачи. В адрес вышестоящего учреждения уже не поступало от нас победных реляций об успехах и достижениях. Кривая нашего роста напоминала кардиограмму больного стенокардией в опасной форме. В тихом ропоте моих сослуживцев я улавливал довольно обоснованные упреки в адрес руководства. Сперва я не верил, потом стал сомневаться, а затем пришло убеждение в правоте инженеров и техников, резко критиковавших (в кулуарах, правда) работу руководителей управления.