Поскольку жизненные планы Доммая не умещались в рамках нынешнего тысячелетия, он, не медля ни часа, устремился в больницу. Нашел там врача, который, как он знал, был то ли троюродным племянником, то ли двоюродным дядей кого-то из Багырбашевых, приходившихся близкими родственниками Гараевым, а Гараевы — это близкие соседи родителей жены Доммая. Врач не стал разбираться в запутанных ветвях этого громоздкого генеалогического древа. Хватало у него и других забот, а к Доммаю все равно отнесся внимательно.
Наш больной немного даже воспрянул духом и произнес маленькую, но напыщенную речь:
— Друг мой и благодетель! Судьбе угодно было, чтобы ты позаботился о моем ослабленном теле и выгнал из него губительную хворь. Устрой меня в светлой и уютной палате, да с добрым соседом — тихим, культурным и не храпящим во время сна.
— Будет сделано, — улыбнулся врач. — Как раз сегодня один высокопоставленный товарищ, который лежит у нас в индивидуальной палате, попросил поместить к нему напарника. Заскучал он сильно. А вы, Доммай, я думаю, ему подойдете.
Палата — светлая, уютная. Сосед — лучше не придумаешь. Спокойный, немногословный, на лице — выражение усталой значительности, но с берекетом, с готовностью к дружественному общению. Большой начальник. По ночам не храпит.
С таким человеком и болеть не так страшно, решил Доммай после первых часов знакомства.
Но он еще не предполагал, какие приятные часы ждут его впереди.
У ответственных работников обычно бывает много родственников, а также подчиненных. Сосед Доммая не был исключением. И ему приходилось ежедневно встречать визитеров и принимать обильные подношения в виде всевозможной снеди. Кажется, посетители явно соревновались между собой в этом смешном деле. Смешном потому, что этого потока жиров, белков, углеводов и витаминов хватило бы, пожалуй, на содержание не одного болящего, а на все терапевтическое отделение.
Индейки и куры, хычины и медовая халва, ранние овощи и поздние фрукты — в беспорядочных пропорциях, но в бесчисленных количествах непрерывным конвейером поступали в тихую обитель Ответственного Больного и нашего Доммая.
— Ешь, мой товарищ Доммай, — устало говорил Ответственный. — Не стесняйся. Ешь все, что хочешь и сколько хочешь...
— А сумеем ли мы все это одолеть? — спрашивал Доммай, не отводя расслабленного взора от яств, достойных стола эмира Бухарского. — А нельзя ли попросить, чтобы того... это... сократили рацион?
— Невозможно. Бесполезно. Когда люди стараются выразить уважение, нельзя их одергивать. Обидятся. Неправильно поймут, — все тем же равнодушным тоном проговорил Ответственный и уткнулся в газетный лист.
— Вы, наверное, правы. Уважение — это великое дело. Не уважать уважение — это уже получится... неуважение, — сказал Доммай, принимаясь за баранью лопатку.
Потом он долго молчал, размышлял о том, какое разное бывает уважение: к одному — величиной с целого индюка, а к другому — с куриную ножку, да и то не каждый день. Но скоро он подавил в себе всякие крамольные мысли с помощью той же молодой индейки, размягченной пикантным чесночным соусом.
Так или иначе, но Доммай с легким сердцем приобщился к ханскому столу своего напарника, заметив, что после вкусной еды всякие беспокойные сомнения исчезают без следа, как запах от съеденного хычина. Кстати, Доммай не страдал отсутствием аппетита даже при повышенной температуре. Скорее, наоборот. А добрую трапезу он считал одним из лучших изобретений в общем-то не всегда последовательного Создателя. Но речь сейчас не о том.
Через несколько дней то ли искусство врачей, то ли праздник желудка и близко к нему расположенного сердца, а скорее всего совокупность этих факторов изгнали хворь из организма Доммая. И несколько неожиданно прозвучало для него сообщение хакима в белом халате:
— Ну что ж, уважаемый Доммай, дела твои пошли в гору. К концу недели мы тебя выпишем.
Нет, не озарилось радостью лицо Доммая, сообщение исцелителя не расширило его сосуды. Более того: сердце выздоравливающего пациента тревожно забилось, а на лбу выступила холодная испарина. Нет, не планировал наш Доммай столь быстрого возвращения домой и расставания с таким приятным соседом по палате.
— Вы меня полечи́те еще, — сказал он нездоровым голосом. — Есть беспокойство во внутренностях.
Тут он не кривил душой. Ежедневные пиршества все же доставляли кое-какое беспокойство его внутренностям. (Про себя он справедливо рассудил, что резкая перемена диеты могла бы отрицательно повлиять и на его нервную систему.)