Доммая стали лечить дальше. Но хитроумный горец теперь еще больше уделял внимания молодой баранине с неистовым тузлуком и все меньше таблеткам, микстурам и прочим неаппетитным изделиям фармацевтики.
И снова потянулась череда сладких дней, наполненная радостью общения с культурным человеком и... сами уже знаете чем.
Затем в палату приходит отрадная весть о выздоровлении Ответственного. Отрадной была эта весть не для Доммая. Его ясное чело обволоклось печалью, как вершина Ак-каи туманом. К этому времени Доммай уже достаточно глубоко запрятал то, что называется угрызениями совести, и найти выход из положения не составляло для него непосильного труда.
— Послушай, тамада, — сказал он. — Не слишком ли врачи спешат избавиться от своих подопечных. Неужели мы им успели надоесть? И еще об одном я давно хотел тебя, то есть вас, спросить, но вот, знаете, стесняюсь даже...
— Ничего, спрашивай, дорогой, — благосклонно позволил Ответственный, протирая стекла очков.
— Почему у вас где-то около полуночи дыхание становится таким прерывистым, как у моего соседа при виде милиции? Извините за глупое сравнение. А кроме того, вы порой начинаете что-то невнятно и испуганно говорить, говорить, говорить и болезненно постанывать. Давно я хотел об этом спросить, да думал, пройдет.
— В самом деле? — встревожился Ответственный Больной и стал протирать очки еще тщательнее, чем обычно.
— Да. И кого-то сильно ругаете... — Доммай смущенно потупился. — Очень крепкими словами.
— С чего бы это?.. — задумался Ответственный. — А сон у меня действительно скверный. Кошмары бывают... — Он извлек зеркальце из бритвенного прибора и стал внимательно разглядывать свой язык.
— Вот я и говорю, не грех бы еще немножко подлечиться.
— Да, ты прав. После больницы я должен в Сочи ехать, в санаторий, а туда нужно ехать здоровым.
— Умно сказано. Недолеченная болезнь — это хуже, чем совсем нелеченная.
— Правильно, дорогой Доммай! В нашей жизни здоровье — это главное. Не стоит спешить. А моя работа... Ну что ж, мой первый зам — молод и энергичен. Пусть учится руководить. Я же не вечный.
— Мудро. Очень мудро. Пусть и молодежь покомандует. Иногда. А то иной начальник уже и ходит еле-еле, а в кресле сидит, как приклеенный... Нет, нет, вы не обижайтесь, — спохватился Доммай, — это я не про вас.
— Я не обижаюсь, — вздохнул Ответственный. — Хотя знаю, что кресло и авторитет человека тесно связаны между собой, а уйду вот на пенсию, и многие из тех, что сегодня таскают мне черную икру, апельсины и коньяк, очень скоро забудут мое отчество, потом имя, а попозже — и фамилию. Мой преемник наследует вместе с моим кабинетом и то уважение, которым я сейчас пользуюсь. Но я отношусь к этому спокойно, хотя и не без грусти. Думаю, новый человек будет работать не хуже меня...
«Если не лучше», — чуть не вырвалось у Доммая.
И все же он проникся к Ответственному еще большим уважением. И почему-то ему тоже стало грустно. Так грустно, что у него впервые в жизни пропал аппетит. Теперь Доммай так же вяло, как и Ответственный, ковырялся в еде и задумывался надолго. В некоторые моменты Доммаю становилось страшно. И это был страх не перед болезнью, а перед чем-то иным, чему трудно найти название.
Говорят, на каждом плече у человека сидит по одному ангелу. Один — белый, другой — черный. Белый ангел беспощадно правдив и дает правильные, хотя и не всегда легко исполнимые советы. Черный ангел обычно пытается сбить человека с пути истинного. Надо отдать должное Доммаю: как правило, он больше прислушивается к рекомендациям белого ангела. Так случилось и на этот раз.
«Не стыдно тебе жить в нахлебниках у соседа?» — сурово вопрошает Белый.
«Да что тут особенного? — пожимает плечами Черный. — Разве здесь объедают его детей?»
«Да дело вовсе не в его детях, а в том нехорошем душке, которым несет от подхалимских подношений».
«Но если отказываться, то можно обидеть соседа, а он человек хороший...»
«Вздор! — возмутился Белый. — Зачем лукавить? Зачем лишние дни занимать больничную койку и усыплять и без того обленившуюся совесть? Еще не поздно самому попытаться заслужить... Нет, не ради изобилия вкусной жратвы, пропади она пропадом! Ради другого, более возвыш...»
— Хватит! — заорал Доммай. — Я все понял! Милый и добрый сосед! Спасибо тебе за все! За науку...
Окончательно выздоровевший Доммай помчался в ординаторскую, чтобы потребовать немедленной выписки.
Дар бесценный Татуки
Перевод М. Эльберда