Хасан добрел до стадиона. Ворота открыты. Зашел. Непривычная тишина для такого заведения. Хасан сел на скамейку и среди пустых трибун почувствовал себя совсем одиноким и маленьким.
Но грусть прошла. Хасан увидел, как юноша с девушкой примостились где-то там, наверху. Девушка положила голову парню на плечо, и так они сидели, глядя на желтую луну в ясном безоблачном небе. Хасан почувствовал зависть к этому парню. Но вспомнил, что такую зависть называют, кажется, белой. Белой, как платье этой девушки.
Будь здесь Галя, они с ней тоже могли сидеть здесь и вот так же молча смотреть на эту желтую и добрую луну. До утра бы сидели и молчали. Как мало надо для счастья. И как много.
А ссора с Мурадином все никак не выходила из головы. Внутренне не соглашаясь с доводами врача, он сейчас его жалел. А себя укорял. И в самом деле, имел ли он право так грубо и жестоко обходиться с товарищем, которого уважал не только как старшего по возрасту. Вспомнил и тот неприятный разговор с дядей по поводу гостеприимства. Может, я слишком прямолинеен, подумал Хасан. Жизнь-то гораздо сложнее. А может быть, я сейчас ищу какой-нибудь компромисс с собственной совестью...
Юноша и девушка уже не смотрели на луну. Насмотрелись, наверное. Они уже целовались. Ну что ж, все правильно. Чего изучать эту луну, тем более без телескопа, когда кругом теплая ночь и во всем мире они видят только друг друга и больше никого.
Хасану стало неловко: вдруг они заметят его, третьего, совершенно лишнего на этом стадионе.
Третий должен уйти, решил Хасан, и тихо поплелся в сторону общежития. По дороге вспомнил, что он и в комнате — третий.
Он еще долго бродил по начавшей пустеть аллее. А в голове то ссора с Мурадином, то снова и снова Галя.
Хасан встретил в дверях комендантшу. В другой раз и другого она немедленно стала бы отчитывать за позднее возвращение. Но Хасана только ласково спросила:
— Что грустен, Хасанчик? Зазноба, что ли, обидела?
— Да, обидела...
— А ты не волнуйся. Это они сначала так хорохорятся. А поди брось их да к другой — всю ночь подушку будут кусать. Знаю я бабий характер. Только попомни мое слово, нынешние девки — так те все больше гордых и дерзких любят. Не та сейчас романтика у любви. При всех случаях надо быть мужиком. Нежность и эту, как ее, сентиментальность не все принимают.
— Может, вы и правы... — согласился Хасан.
— А ты молод. Столько еще на твоем веку будет девок! И все разные...
— Нет, не будет! — грубоватым тоном ответил Хасан и, сухо попрощавшись, пошел в свою комнату.
Здесь было душно и надымлено. После свежего воздуха улицы смесь табачного дыма с ароматом недорогих духов показалась Хасану особенно противной и какой-то давящей. В комнате сидели Азрет, Мурадин и две девушки.
— О, полуночник явился! Это ваш знаменитый Хасанчик? — высокая и красивая гостья положила сигарету и предложила Хасану свою рюмку: — Наказать юношу! Непременно наказать! — она была заметно навеселе. Хасану с первого взгляда показалось, что ей, этой привлекательной девушке с золотистыми локонами и лучистыми глазами, даже шло легкое опьянение. Но глаза как раз и выдавали. Обрамленные длинными, наверное приклеенными, ресницами, глаза были усталы и невеселы.
— Для начала хоть познакомьтесь, — скучным голосом сказал Азрет.
Мурадин мрачно молчал. Кажется, он и не притрагивался к вину.
— Вот это — Хасан, это — Валя, а это — Галя, — представил Азрет.
— Галя? — переспросил Хасан.
— Ты что, знаешь ее? — спросил Мурадин.
— Нет, не знаю, — ответил Хасан. Он взял рюмку из тонких Галиных пальцев, окинул взглядом сидящих и... поставил рюмку на край стола.
— Весьма многозначительно, — сказал Азрет.
— Юноша снова преподает урок, — добавил Мурадин.
— Молодец, Хасанчик, — сказала красивая Галя и, как младенцу, сунула ему конфету в рот. — Сам не пьет и своих старших отучил. Надо же, еле вымолила у доктора пару глотков коньяка — все остальное из окна он вылил, на клумбу. Варвар! Между прочим, Хасан, я пришла в этот вигвам не из-за твоих друзей — старых, испорченных и потертых, а из-за тебя. Честное слово.
— Чтобы испортить и меня, — пошутил Хасан.
— Ну, мальчики, пора, — сказала серьезная Валя, и красивая Галя стала нехотя собираться. Она ловко обозрела себя в маленькое зеркальце, сделала штрих губной помадой, поправила кудряшку, свисавшую у виска, и, взмахнув тяжелыми ресницами, сказала категорическим тоном: