Сказки сказывала и няня по вечерам. Зато мать читала им жития святых и пересказывала Евангелие, и это тоже было удивительно, словно сказка.
Горела одна свеча. (Свечи давно уже берегли.) Мать тоже сказывала, а то разгибала темную кожаную книгу с твердыми пергаменными листами, и начиналось чудо: львы приходили к пустынникам; умирал, так и не сказавшись родителям, Алексей Божий человек, и было до слез жалко и его, и батюшку с матушкой в их неизбывном горе; разверзалось небо, и там, в грозном величии, в рядах белокрылых архангелов, стоял убогий Лазарь, а снизу, из адской бездны, молил его Лазарь богатый: «Омочи мизинный перст в воде и освежи мне запекшиеся уста!» И слышал в ответ неумолимое: «Не могу. Ныне воля не моя, воля Господа, воля Господа, царя небесного!» Про Лазарей мать не читала им, а пела. И он, содрогаясь, думал, что никогда не будет таким жестоким, как богатый Лазарь, и, верно, ни матушка, ни батюшка его тоже не такие – вон скольких сирых и убогих привечают на боярском дворе!
Когда мать сказывала про Христа, она никогда не трогала книгу, только иногда клала рядом с собою темное потертое маленькое Евангелие, но не заглядывала в него, а только изредка поглаживала рукой, вспоминая наизусть притчи Спасителя. Варфоломей уже знал: то, что сейчас будет сказывать мать, очень серьезно, важнее сказок и даже житий святых. И он прижмуривал очи и видел песчаную пустыню, каменные горы лесенками, как изображают на иконах, и ощущал жару, словно от русской печки, и сам проходил мимо колосящихся хлебов, и видел море, подобное великому Ростовскому озеру, и рыбачьи челны на воде, а чужие названия – Вифиния, Вифлеем, гора Елеопская, Галилея, казалось, пахли солнцем и медом.
Христос тоже учил терпению и мужеству. И были слова страшные: «Не мир принес я на землю, но меч…», «Егда гонят вас во граде сем, убегайте в другой…», «Предаст же брат брата на смерть, и отец чадо, и восстанут чада на родителей и убиют их, и будете ненавидимы всеми, имени моего ради! Претерпевый же до конца, той спасен будет».
Христос был то грозным, то добрым (его так и изображали на иконах), но всегда – настойчивым, и всегда он был бедным, и ученикам не велел собирать ни золота, ни серебра, ни меди в пояса свои, и всегда он ходил пеший, а не ездил на лошади. Только в Иерусалим, перед гибелью, привезли его верхом на осле. И то, – как объясняли те, кто побывал в Орде, – осел – это такая маленькая-маленькая лошадка с большими ушами. Сядешь, ноги по земле волочатся. На такой ехать все одно что пешком идти! – заключил про себя Варфоломей, успевший уже создать свой образ Христа – вечного пешего странника.
Знают ли взрослые, как преломляются в детском сознании их рассказы?
Кому сочувствует маленький слушатель? Не пожалеет ли Кощея Бессмертного? Не осудит ли гордого героя сказки? Не захочет ли сам стать разбойником и получить несметные сокровища поверженного змия? Или пылко и прямо примет строгие поучения древних книг? И не надорвется ли он, пытаясь исполнить неисполнимое? И бойтесь, родители, говорить одно, а делать другое! Навек посеете смуту в юной душе, и пропадут впусте все ваши добрые поучения!..
Варфоломея поразили слова Христа, что тому, кто попросит у тебя рубаху «срачицу», следует отдать и гиматий (верхнее платье). Он даже, что редко бывало, переспросил мать:
– Что отдать, если надеты на тебе две рубашечки? А если всего одна и холодно станет? Все равно снять?
Мать, не догадывая совсем, что зачинает в голове и в душе отрока подобное пожару внутреннее движение, пояснила:
– У богатого, ну вот у тебя, и не на себе, а может, в скрытне лежат сорочки. А иной погорел, нагой выскочил из избы, или иная беда какая, ему и помоги!