Перед заседанием ревкома, после утомительного и хлопотливого дня, Иван Лукьянович прилег отдохнуть. Но вот уже скоро надо было вставать, а задремать он так и не мог. Дина еще не перебралась сюда из бухты Строгой, и он в одиночестве рассуждал сам с собой: «Какая будет жизнь! Какие возможности! — Ему так не хватало сейчас собеседника. — Дина поймет меня. Ведь было бы преступлением перед партией, перед собственной совестью уехать отсюда теперь, когда столько дел, столько дел! Побережье, тундра… Уехать мне — тому, кто знает район, кого знают люди… Нет, нет! Съездим к старикам — ив следующую же навигацию назад! Повидаюсь с товарищами в столице, заряжусь — и за работу, за работу!.. Откроем на первых порах больницу, фельдшерские и ветеринарные пункты…» Стук в дверь прервал течение его мыслей. Было время идти на заседание ревкома.
Долго поджидал Тымкар друга, не торопил собак, но вот уже взошла луна, а Пеляйме все не было.
— Га! — крикнул он на упряжку, и нарта засвистела по твердому снегу.
На душе у Тымкара легко. Он вспоминает свой разговор на ярмарке с Ван-Лукьяном и Вакатхыргином. «В твоей голове верные думы, — сказал ему старик, — Рассказывай чукчам. Лиши их покоя. Пусть захотят жить, как в сказке. Тогда прогонят американов, убьют Гырголя».
— Да, да, — вслух рассуждает он, — так говорит и Ван-Лукьян. Так нужно, да! Уже выгнали мы Джона, не пускаем чернобородого. Будет у Тыкоса ружье. Все будет, да! Вакатхыргин и Ван-Лукьян — настоящие люди. А Кочака мы прогоним, как когда-то прогнал меня он. Пусть уходит. Лживый человек. Теперь все знают, что он обманщик.
Тымкар представляет себе, что он говорит это на празднике говоренья и люди слушают его.
— Да, я скажу все это. И еще скажу многое, чтоб чукчи стали жить лучше. — Он ощупал мешок, где были увязаны моржовые клыки, на которых так много записано рисунками и значками. — Я расскажу также про Амнону и про разрушенную землянку Емрытагина. Все расскажу я, да!.. Напрасно, однако, Пеляйме не поехал, совсем он, как нерпа!
Снег мягко искрится под луной. Упряжка бежит бодро.
— Наверно, очень хороший человек Ленин, если его помощники такие. Где так долго были они, почему не пришли раньше? Все люди их хотят, только еще боятся Кочака. Ничего, я помогу им. Теперь знаю я, что счастье там, где правда. Таньг Ван-Лукьян — это правда.
И Тымкару почему-то вспомнилось, как двое американцев хотели снова заманить его в Ном.
— Плохие людишки. Знаю! Жадные, как собаки. Ничего. Теперь их не будем пускать к нам.
Впереди что-то зачернело. Тымкар всмотрелся: нарта.
— Га-га! — весело прикрикнул он на собак, и те понеслись вскачь.
— Этти! Куда едешь? — догоняя, спросил он.
— К Ван-Лукьяну, на праздник говоренья. Будем также говорить о Гырголе.
— Э-гей! Едем вместе! — Тымкар чему-то громко засмеялся и попытался обогнать незнакомого делегата.
Но тот тоже крикнул на упряжку, и две нарты понеслись рядом.
…В домике Пеляйме шумно. Энмина допрашивает мужа о причине возвращения.
— Чужие мысли в голове твоей! — кричит она на него. — Что скажут люди? Засмеют. Разве вернулся Тымкар? Лучше б я с ним поехала!
Пеляйме молчит. Он не ожидал, что и Энмина осудит его поступок, думал — она обрадуется, увидев его дома.
— Никому нельзя верить, — уже в который раз оправдывается муж.
— Как можно не верить человеку, который выполнил свое обещание, сделал меня здоровой, который помогает чукчам жить лучше! Ты болтаешь пустое!
Энмина выскочила из домика.
Началась поземка. В небе — сполохи сияния.
— Собирайся скорее. Пурга начнется — как поедешь?
Пеляйме не отвечает. Вначале он притворяется спящим, а вскоре действительно засыпает.
«Лучше б я сама поехала», — думает Энмина. Какая-то еще неизведанная боль щемит ее сердце. Что-то новое проснулось в ней, не дает покоя. Завтра вечером начнется съезд. Если не выехать сейчас — будет уже поздно. На мгновение вспомнился Кочак: днем он уехал к другим шаманам совещаться.
— Пеляйме, — говорит Энмина мужу. Не помутился ли твой разум? — Но Пеляйме не отзывается. Утомленный беспокойным днем и трудными мыслями, он крепко спит.
Энмина начала одеваться.
…Никто не видел, как под утро из селения выбежала упряжка — по направлению к Уэлену. На нарте сидела женщина.
Съезд состоялся. И еще не закрылось первое заседание, а телеграмма с мыса Дежнева об установлении и здесь Советской власти уже мчалась по просторам Сибири в Москву, в Кремль, к Ленину…