— Немножко того-сего.
— А я знаю, брат мой, и это моя любимая литература, брат мой! Это литература, которая проповедует мир. Вот почему я люблю ее, брат мой.
— Вы читаете по-арабски?
— Я? Нет, брат мой.
— Вы говорите по-арабски?
— Нет, брат мой. Откуда вы, брат мой?
— Германия.
— Красивая страна. Самая лучшая.
— Вы там были?
— Еще нет.
Немалое количество израильтян говорят на жаргоне "брат мой". Я стараюсь избегать их настолько, насколько могу. Я сажусь, чтобы что-нибудь выпить и прочитать последнюю статью Гидеона Леви о его визите в Хирбет аль-Махуль. Он описывает это место, как если бы это был лагерь смерти. Одинокий голодающий котенок, последний выживший из всех кошек. Истощенные, раненые, умирающие от жажды, голодные собаки, живущие на крошки лаваша, которые они добывают раз в два-три дня. Затем Гидеон переходит к описанию людей, самой грустной картине страданий, с какой вы, вероятно, столкнетесь в целой мировой литературе, и все, что я могу подумать об этом: "В какой именно момент истории журналисты получили лицензию печатать статьи на тысячу слов, не содержащие ни одного слова правды?"
Выход Тридцать Шестой
Йегуда, польский еврей, переживший Освенцим: "Нам очень повезло, что Гитлер не вербовал немецких евреев в СС"
Наступило время, когда мне, наблюдателю людских слабостей, предстоит встретиться лицом к лицу с собственными слабостями. Я нахожусь в Израиле уже несколько месяцев, и все еще не заехал в город моего детства. Пора это сделать. Бней-Брак, самый ортодоксальный из городов Израиля, расположен в минутах езды от Тель-Авива, но между ними лежат целые миры.
"В Бней-Брак нет въезда в субботу и еврейские праздники", — говорит официальный дорожный знак на въезде в мой бывший родной город.
Ури, таксист из Лода, работающий в Бней-Браке в течении двух десятилетий, делится со мной своим мнением о городе:
— За все двадцать лет у меня не было никаких проблем. Пьяных здесь нет. Есть ситуации странные. Когда пара приходит вместе и садится сзади. Она просит телефон, но он не подает его напрямую ей, а только кладет между их сидениями, а она забирает его оттуда. В определенные периоды им нельзя касаться друг друга.
Он имеет в виду период, когда у женщины менструация.
— Я думаю, им не стоит вести себя так в присутствии незнакомых людей, и это единственное мое критическое замечание.
— А как в Лоде?
— В Лоде смешанное арабо-еврейское население.
— Как вы ладите там?
— Все эти двадцать лет я провожу весь день в Бней-Браке. Вот мой ответ.
Я выхожу в двух кварталах от моего дома детства. Я ожидаю увидеть апельсиновую рощу, ту, мимо которой я ходил в детстве каждый день. Но никаких деревьев здесь больше нет, нет апельсиновой рощи и нет апельсинов. Единственное, что здесь растет теперь, это большие здания и множество людей. Все они харедим.
А на том углу улицы раньше был газетный киоск. Теперь его нет. Газеты запрещены, а вместо газетного киоска здесь магазин по продаже париков для замужних религиозных женщин.
Я подхожу к дому, где вырос.
На другой стороне улицы у входа в дом моего тогдашнего соседа Хаима Каневского я вижу едва продвигающуюся очередь из людей. Я помню Хаима человеком небольшого ума и не обладающим какими-то особенными качествами. Зачем люди стоят в очереди, чтобы увидеть его?
— Чтобы получить его благословение, — поясняет мне женщина, заметившая, что я наблюдаю.
Она бы и сама хотела получить его благословение, но Хаим благословляет лишь мужчин.
По-видимому, с годами Хаим приобрел почитателей, полагающих, что если он за них помолится, то они излечатся от своих болезней, а если он взглянет на них, то их осенит мудрость.
В прежние времена это считалось бы идолопоклонством, но не сегодня. С годами, кажется, Бог изменил свой Замысел.
Печально быть свидетелем того, как иудаизм моего детства, иудаизм, поклоняющийся учености, превратился ныне в культ жалкого человечка. Я смотрю, не веря своим глазам и жалея, что я пришел сюда, затем поворачиваюсь и быстро ухожу. Люди здесь изменились, я изменился, и Бог, кажется, изменился тоже.
Рядом с моим домом когда-то жил немецкий еврей, и у него на переднем дворе были куры. Кур там больше нет, и его самого тоже.
Я беру такси в соседний город Рамат-Ган, чтобы посмотреть, как припоминают свое детство другие люди.
* * *
Я захожу в дом престарелых, населенный в основном выходцами из Германии, дом стариков-екке.
И встречаюсь с Гертрудой. Гертруда принадлежит семье, владевшей в довоенной Германии знаменитой сетью универмагов "Шокен". Ее комфортабельная жизнь закончилась с приходом нацистов к власти, когда семья начала переезжать с одного места на другое, убегая от посланцев Гитлера. Она родилась в Регенсбурге, а затем, когда ей было три года, семья переехала в Нюрнберг. В 1933 году они переехали в Гамбург, затем в какой-то другой город все еще в Германии, и наконец, в Амстердам. В 1937 году ее семья переехала в то, что теперь называется Израилем. Ее родственник Амос Шокен является владельцем Haaretz.