Азиз поднимает голос. Он зол. Он снова и снова говорит, что Израиль — расистское образование, намеренное уничтожить его, лишь потому, что он араб. Мне не очень нравится это поголовное обвинение, но после увиденного клипа я понимаю его боль. Азиз видит, что я на его стороне и предлагает показать мне свой дом-мечеть. Нельзя утверждать, что это мечеть, но, возможно, она была там. А возможно, и до сих пор есть. Его жена тут, и он показывает мне спальню. Мне нравится Азиз и его характерная культура. Вы можете представить себе жителя Нью-Йорка, показывающего вам свою спальню во время первой вашей встречи? Нет. Мне это нравится!
— Вы здесь занимаетесь любовью? — спрашиваю я.
Он хохочет.
— Один раз, — говорит он, — получилось очень здорово.
— Как здорово? Вы что, занимались любовью десять раз за ночь, вновь и вновь?
— Мы занимались этим снаружи, — говорит он. В песках, на холмах под открытым небом. Это было великолепно!
Снаружи стоят две лошади. Ездит ли он на них? Да, ездит. Он садится в седло, и видно, что он счастлив, мой милый Азиз.
— Я умру здесь, — говорит он. Они [Израиль] убивали меня пятьдесят восемь раз, но я до сих пор живой. Я знаю, что в один прекрасный день умру, но я умру с улыбкой на губах.
Он едет на лошади, а я иду пешком, и мы встречаемся у колодца неподалеку. Здесь он поет для меня песню:
— Нас не сдвинуть. Нет, нет, нет.
Нет, нет. Нас нельзя увозить отсюда.
Вы можете уничтожить мой дом, но мы выстоим.
Вы можете вырвать мои деревья. Нас нельзя отсюда сдвинуть.
Нет, нет, нас не сдвинуть.
Вы можете разрушить нашу школу, нас нельзя отсюда сдвинуть.
Вы можете вырвать меня с корнем, но я непоколебим.
Это земля бедуинов, это земля бедуинов.
Я пою с ним:
— Нет, нет, нас не сдвинуть. Нет, нет, нас нельзя отсюда сдвинуть.
И вдруг меня поражает, как молнией: Эта песня — не бедуинская лирика, и музыка тоже. Она на английском, а не на арабском языке. История этого места, говорит себе мастер-агент, написана не бедуинами, а иностранцами. Никоим образом этот человек не мог написать такую песню на английском самостоятельно, его английский слишком плох.
— Кто научил тебя этой песне?
— Европейцы!
Салим сообщает:
— Сюда приезжает много иностранцев, чтобы помочь. Больше всего и лучше всех — немцы.
Моя ощущение общности с Азизом и Салимом получает прокол. Да, клип, виденный мною, хорош, но я уже знаю из своего опыта в Хирбет аль-Махуль, как хирургически виртуозно НПО редактирует фильмы. И то, что я вижу на экране, есть отражение образов, созданных в сознании тех, кто делал кино, а не реального положения на месте. "Кто построил замечательный дом до прихода бульдозеров? — спрашиваю я себя, — Пятьдесят восемь раз дом был разрушен и пятьдесят девять раз отстроен. Кто за этим стоит? Кто-нибудь на самом деле живет в этом доме, или это просто декорация? Я директор театра и знаю, сколько стоит и сколько требуется времени, чтобы построить декорацию. Хороший дизайнер декораций за хорошие деньги может сделать это в один день. "Вы можете вырвать с корнем мои деревья"? О каких деревьях он поет? Единственные деревья, которые здесь были за последние пять тысяч лет, это деревья, посаженные израильтянами после изобретения ими особой системы орошения.
Я смотрю на Ари и на Амихая, прося их разъяснений. Не хочется ли мне взглянуть на сделанные ими фотографии, говорят они. Люди, здесь бродящие, иногда их дальше больше, чем я встретил сегодня, на самом деле не живут здесь. Они живут в "признанных" городах, таких как Лакия, а приходят сюда, в аль-Аракиб на фотосессию для наивных иностранцев или хитрюг-журналистов. У "Регавим" есть фотографии этих бедуинов, паркующих свои мерседесы поодаль, прежде чем сюда прийти.
Мастер-агент, каковым я являюсь, не любит рассматривать фотографии, сделанные кем-то. И я решаю обо всем судить самостоятельно и на основании того, что вижу я сам. Что я вижу? Ну, прежде всего, здесь, в аль-Аракиб, нет никакой инфраструктуры, и красивый дом, увиденный мною в фильме не вписывается в этот пейзаж. Воду для кофе пришлось бы брать из колодца, как в дни библейского Авраама, хотя в фильме он сервируется, как на хорошей техасской вилле. Если в аль-Аракиб действительно был реальный дом, то кто-то с толстым кошельком должен был его прежде построить. Кто бы это мог быть? Возможно, один из "наибольших и лучших", прибывший сюда на Lufthansa или AirBerlin.
Давайте вставим этим евреям. Почему нет?
* * *
С течением времени я чувствую себя обязанным посетить бедуинскую школу и поговорить с ее лучшими учениками. Я хочу понять, где начинается "Бедуинство". Блестящие ученики, встреченные мною, являются гражданами Израиля, но они говорят мне, что они палестинцы и думают об Израиле только все самое плохое. Школа финансируется Израилем и германским Фондом Конрада Аденауэра, спонсором поездки в Иорданию, помимо прочего. И поэтому я пытаюсь расспросить KAS, не объяснят ли они мне свою позицию. Глава KAS случайно в эти дни находится в Израиле, и я прошу с ним встретиться. Но его офис отвечает: "В связи с тем, что у г-на Роттеринга очень плотный график, он не имеет достаточно времени, чтобы дать интервью во время своего визита в Израиль". Ну, если немецкие мужчины не хотят встречаться со мной, пусть так оно и будет. Возможно, немецкие дамы захотят. Я попробую.