— Кто их заминировал?
— Какое это имеет значение.
— Вы или сирийцы?
Солдатам, похоже, я не очень нравлюсь, и я не могу их винить. В моем сирийском кепи я на самом деле выгляжу не лучшим образом в израильских глазах. Я стараюсь с ними поспорить, объясняя, что мне должно быть позволено пройти, ибо меня ждет мой гид.
— Где он?
— Там!
— Где?
— Я поднимаю глаза, уставившись в какую-то воображаемую точку и говорю: "Там!"
Не пытайтесь перехитрить израильских солдат. В кратчайшее время в мою сторону быстро направляется джип. В нем сидит командир этих солдат.
— Я хочу пройти туда, — говорю я ему.
— В свою страну, Сирию?
Я понимаю, что мое кепи не делает мне ничего хорошего, и поэтому "сириец" начинает говорить на иврите:
— Я не сириец и, между нами говоря, я даже не знаю, где Сирия находится!
Напряжение спадает со скоростью американской ракеты, и он весело смеется. Он бросился сюда на своем джипе, полагая, что сирийский солдат проник на его территорию, а на самом деле я оказываюсь всего лишь евреем. Мы хохочем все больше и больше, пока в конце концов, он не позволяет мне пересечь барьер самостоятельно и идти куда я захочу.
Не так уж трудно проникнуть в закрытую военную зону. Все, что нужно, это хорошая шутка.
И вот я иду. Везде, где мне захочется, и пританцовываю на минах. Я вижу огромные антенны на вершине и иду посмотреть на них с близкого расстояния. Я фотографирую каждую позицию и базу ЦАХАЛа на своем пути, и никто меня не останавливает. Я размышляю сколько бы лет тюрьмы я получил, делая такое вблизи сверхчувствительных американских баз. Время от времени я останавливаюсь, делая глубокий вдох, и смотрю во все глаза. Виды настолько эффектны, что в какие-то моменты я не могу пошевелиться, захваченный этой красотой.
Я думаю, что я обнаружил истинный смысл и сущность духовности: красоту. Я искал духовность и теперь встретил ее.
* * *
Пару часов спустя я возвращаюсь к солдатам, с которыми ранее столкнулся. Они все еще там. Их зовут Авив и Бар. Авив — сефард, его дед иммигрировал в эту землю из Сирии, а Бар — ашкенази. Обоим чуть больше двадцати, оба оснащены винтовками, довольно большими патронташами и множеством иных предметов военного назначения, прикреплённых в разных местах на их юных телах, отчего они выглядят как будто страдающими ожирением. Осознав, что я важная птица (в конце концов, мне было позволено бродить где вздумается), они делятся со мной всем, что им известно о подготовке израильской армии к возможной войне с Сирией, в случае если Америка будет бомбить Сирию и Сирия в ответ будет бомбить Израиль.
— Число солдат там и сям удвоено. Введены в действие новые приказы, запрещающие солдатам удаляться от своих баз в ночное время. На прошлой неделе танковое подразделение перемещено наверх (к вершине горы Хермон) и в связи с ситуацией так там и осталось.
Ну ладно. Теперь есть время на обсуждение действительно важных вещей: девочек.
— О каких девушках вам мечтается?
Авив:
— Об израильтянках.
— Какого происхождения: ашкенази или сефардка?
— Сефардка.
— А ее кожа должна быть такая же темная, как твоя, или темнее?
— Я не знаю…
— Какая сефардка тебе подойдет? Йеменка?
— Нет. Они слишком темные.
— Марокканка?
— Да.
— А как насчет Туниски?
— Тоже неплохо.
— Как ты себе ее представляешь: высокую или низенькую, худую или полную, с маленькой грудью или большой?
— Не выше меня. Худощавую, но не худющую. Что обязательно, это грудь.
— Большого размера?
— От среднего до большого.
— Что-нибудь еще?
— Цвет волос меня не волнует, но только не рыжий. И крепкий зад.
Бар менее детален. В конце концов, он ашкенази, больше в голове, чем в сердце, больше рационального мышления, нежели сексуального воображения, и только после того, как я толкаю его за границу психологии, он делится одной деталью: хорошо, если его возлюбленная будет темнокожей с черными волосами.
— Туниска?
— Ага. И он облегченно смеется.
Эти два солдата — глаза Израиля, дислоцированные на самой высокой точке границы. Народ Израиля, и все его евреи защищаются двумя молодыми ребятами, мечтающими о тунисской девушке. Каждую ночь, говорят они мне, им видны бои там, за границей: бомбежки, огонь, дым. И только образ тунисской женщины с большой грудью и твердым задом помогает им бороться со страхом.
Я покидаю гору Хермон и еду в Метулу.
* * *
Мне нравится звук имени этого города: Метула. Попробуйте сами произнести "Метула" десять раз и вы влюбитесь в него. Конечно, когда я приезжаю в Метулу, то понятия не имею, где именно я нахожусь, кроме имени Метула. Я вхожу в первый же увиденный ресторан "Луиза", чтобы поужинать. Лишь когда я слышу, что мой живот трепещет в знак благодарности, я отправляюсь на прогулку. Я иду по дороге на север и через минуту или около того обнаруживаю бронетранспортер с развевающимся друзским флагом.