Михаил старался не прислушиваться к негромким шепоткам крестьян, потому что уже несколько раз уловил слова: пруд, утопла, лес, звери. Всё это и вправду могло случиться, и от предположений, какие он слышал, Воронецкий начинал закипать. И чем дольше длились поиски, тем громче становились голоса, и тем больше злился молодой барин.
— Моя сестра жива! — не выдержав, рявкнул он. Люди затихли, и он добавил уже спокойней: — И мы ее найдем.
— Если только в лес пошла и заблудилась… — неуверенно предположил кто-то.
— Да что бы барышне в лесу-то делать? — усомнились в ответ.
— Так ведь больше ей деваться и некуда.
— Красивая барышня, вдруг… — женский голос осекся, и продолжить это предположение никто не решился.
А вот Михаил остановился и обернулся. Будто огнем обожгли его слова крестьянки. Глаша и вправду была хороша собой. Стройная, нежная, как полевой цветок, неискушенная в мирских страстях. И хоть была склонна к мечтам, но нрав имела озорной. И черты лица ее были приятны и гармоничны. Светлые волосы были густы, голубые глаза чистыми и яркими.
Кто-то из соседей уже не в первый раз намекали на желание породниться с Воронецкими. И хоть род их не был знатен, а предложения поступали и от семейств, какие могли оказать Глафире Алексеевне честь, но Михаил не спешил с положительным ответом. Причиной тому была сестрица.
— Не спеши отдавать меня замуж, братец, — просила она. — Отдай тому, кто мне придется по сердцу. Есть у меня еще время, дай побыть в отчем доме.
Михаил Алексеевич любил сестру, потому перечить не стал.
— Будь по-твоему, душа моя, подыши еще немного полной грудью.
И вот от этих вот воспоминаний Воронецкий сейчас и задохнулся. Что если украли? Бежать бы сама не стала, это Михаил знал точно. Глашенька любила брата не меньше и скрывать бы от него своих мыслей не стала. А вот охотники на нее были. И в гости захаживали, и на званые вечера приглашали, и глаз не сводили. Ухаживали. Правда, приличий никто не нарушал, ожидали, когда Глафира Алексеевна откликнется. А она улыбалась, но близко к себе никого не подпускала. Неужто и вправду…
Он оглядел людей, которые шли за ним, и спросил:
— Чужой кто заезжал к нам?
Люди переглянулись и отрицательно замотали головами.
— Нет, барин, не видали.
— Может, из соседей наших кто появлялся? — вновь спросил Воронецкий.
Люди переглянулись, но вновь отрицательно покачали головами.
— Так ведь мы ж за дорогами не смотрим, Михаил Алексеевич, — ответили ему. — Ребятню спросить надо, эти без дела, бывает, бегают. Может, кого и приметили?
И тут же откуда-то из-за спин взрослых послышался детский голос:
— Нет, барин, никого чужого не видали, — вперед пропихнули мальчишку лет семи. Он отвесил поклон Михаилу и продолжил: — Своего только видели. Федот Афонин в лес ходил, на нас кулаком махал, оттого и запомнил.
— Отчего махал? — рассеянно спросил Воронецкий.
— Так это… — мальчишка замялся. — Убогий же, вот мы и того… дразнили.
На затылок его обрушилась тяжелая длань, но кто именно из столпившихся крестьян наказал мальчишку за насмешки над блаженным, Михаил не заметил, да и не было ему это интересно.
— Да мы ж не со зла! — услышал помещик, однако это уже скользнуло лишь по краю сознания.
Михаил отвернулся. Он в раздумьях потер подбородок. Афонин был мужиком безобидным, насколько помнил Воронецкий. Мог козликом по улице проскакать, песню завести да дергаться под нее, как кукла на шарнирах, но вроде бы не буйствовал. Однако оставался он душевнобольным, оттого и ожидать можно было, чего угодно.
А что если Глашенька и вправду в лес пошла, да там они и встретились? Мог ли убогий к барышне пристать, а то и сотворить непотребное? Мог. Мужик ведь зрелый. Это разум у него, что у дитя, а в остальном… кто знает.
— До девок охоч? — ровно спросил Михаил, не обернувшись к своему сопровождению.
— Кто, барин? — спросили его.
— Афонин.
— За бабами у бани подглядывал, я видал, — ответил всё тот же мальчишка.
И Михаил гаркнул:
— Сыскать мне его и в усадьбу приволочь! Пока не вернусь, чтоб под замком сидел!
— Слушаюсь, Михаил Алексеевич, — ответил Осип и кому-то велел: — Идем искать блаженного.
Остальные продолжили поиски Глашеньки. Бродили, пока не погас последний фонарь. Звали, заглядывали под кусты, но когда в кромешной тьме приняли силуэт поваленной молодой березки за барышню в светлом платье, остановились.
— Так толка не будет, — мрачно признал Михаил. — Продолжим, когда рассветет.