Потом она ушла, оставив всем нам записку, в которой говорилось: «Мне очень жаль».
С тех пор мы ничего о ней не слышали, и это меня вполне устраивает. Я не хочу иметь ничего общего с женщиной, которая так быстро бросила свою семью, оставив двух маленьких мальчиков.
Маккей тяжело переживал мамин уход, и мне пришлось взять на себя ответственность. В двенадцать лет я стал опекуном. Главой семьи.
И если честно, папа не всегда такой. В некоторые дни я вижу проблески того человека, который растил меня на протяжении двенадцати прекрасных лет, который показал мне, как строить и чинить вещи, который брал меня в походы под звездами и научил, что самая важная вещь в мире — это семья. И в горе, и в радости. Всегда.
Папа — это мое «горе».
Наш отец не плохой. Он просто несовершенный человек, которому нужен кто-то, кто готов приложить усилия, чтобы вернуть его к прежнему состоянию. Он как ветхий дом с облупившейся краской, потрескавшейся плиткой и неисправной техникой, о котором инспектор говорит вам, что здесь нужно немного поработать, но, по крайней мере, с каркасом все в порядке.
Когда очередной грохот сотрясает стены, Маккей наконец-то поднимается с дивана с прерывистым вздохом и проносится мимо меня, направляясь в спальню нашего отца.
Я следую за ним.
Мы оба входим в комнату, но отец смотрит именно на меня, его грудь тяжело вздымается, плечи поникли и сгорбились. Он смотрит на меня остекленевшими от выпитого глазами, топчась на месте, на его лице написано выражение абсолютного поражения.
— Она бросила меня, — бормочет он, нижняя губа дрожит. — И я скучаю по ней… очень сильно.
Маккей ничуть не растроган.
— Она бросила всех нас. Не только тебя, — твердо заявляет он.
Взгляд отца по-прежнему прикован ко мне. Что-то мучительное сверкает в тенях и синеве. Оттенок синего, который когда-то был насыщенным, как океан.
И это разбивает мое чертово сердце.
— Все в порядке, папа. — Несмотря на то что Маккей бросает на меня смертоносный взгляд, кричащий: «Все не в порядке, придурок», я делаю шаг вперед и веду отца к кровати. — Давай уберем этот беспорядок и уложим тебя в постель. Мы можем поговорить позже.
— Я хочу поговорить, — невнятно произносит папа, спотыкаясь и держась за мою руку. — У нас сегодня барбекю. Джефферсон скоро придет. Надо приготовить грудинку.
Джефферсон — его старый коллега. Они не виделись уже много лет.
— Я позабочусь о грудинке. Не беспокойся об этом. — Я помогаю отцу забраться в постель и подбираю с пола кучу одеял, накидывая их на его дрожащее, ослабевшее тело. Он поджимает колени к груди и цепляется за пуховую подушку, словно это его единственный спасательный круг.
Я уже собираюсь отвернуться, когда он останавливает меня.
— Максвелл, — бормочет он, частично зарывшись лицом в подушку.
Я смотрю на него снизу-вверх.
— Да?
— Ты хороший сын. — Его глаза закрываются, и через несколько секунд он вырубается.
Когда я поднимаю глаза на Маккея, у меня в горле стоит комок. Мой брат хранит молчание, его поза напряжена, пока он игнорирует сказанное и сосредоточенно смотрит на голубую сойку, сидящую на ветке дерева за окном. Затем поворачивается и топает прочь, направляясь обратно в гостиную.
Я провожу обеими руками по волосам, которые все еще влажные после обливания из бутылки водой во время стрижки газона. Когда выхожу из спальни, Маккей уже хватает наушники с пола в гостиной и возвращается на диван.
Опускается на него с протяжным вздохом.
— Ты должен пойти на костер завтра вечером, — говорит он мне, избегая предыдущего разговора, как опытный тактик обходит минное поле. — Ты еще молод и глуп. И должен делать то же, что и я — наслаждаться жизнью, пока можешь.
— Зачем? Смотреть, как другие напиваются и слетают с катушек? — возражаю я, скрещивая руки на серой футболке без рукавов. — С меня хватит этого дома. Спасибо.
— Приведи девушку и намочи свой член. Это отличный способ отвлечься. — Он ухмыляется. — Либби залезла бы на тебя, как на дерево, если бы ты ей позволил. Или… как насчет той рыжей через дорогу, с которой ты тусовался, когда мы были детьми? — Устраиваясь поудобнее, он закидывает руки на спинку дивана. — Она горячая штучка, надо отдать ей должное. Странная, но горячая. Отличные сиськи.
— Мне плевать на ее сиськи.
— Это и есть твоя проблема. У тебя нет ни хобби, ни интересов, ни сексуальной жизни. Все твое существование — это прозябание в этой помойной яме с депрессивным алкоголиком, который не ценит ничего из того, что ты для него делаешь.
Я скреплю зубами, но игнорирую колкость.