Но я в главной роли — злодейка.
А он — беспомощная жертва.
Макс поднимает голову, когда офицеры окружают его и берут показания. Интересно, почувствовал ли он меня за мгновение до того, как наши взгляды встретились с расстояния в несколько ярдов?
Нескольких милей.
Он никогда не был так далеко от меня.
Слезы текут по моим щекам, когда я одними губами произношу: «Мне жаль».
Он качает головой, на его лице отражается столько боли, что я не могу вынести. Затем устремляет взгляд вперед, а офицер садится рядом с ним на крыльцо.
Спустя всего несколько месяцев после побега из камеры смертников мой брат возвращается в тюрьму.
Я сама посажу его туда, если придется.
Часы ползут за часами, пока не превращаются в дни.
Поездки в полицейский участок, допросы, изнуряющее горе, конкурирующее с оцепенением.
Мама не говорит. Она только плачет и готовит куриные запеканки. Подгоревшие запеканки. Недопечённые запеканки. Она готовит их каждый вечер в тишине, и я заставляю себя съесть несколько кусочков, пока мой желудок не начинает сводить тошнотой, затем тащусь в свою комнату. Я считаю, сколько дней прошло по количеству приготовленных запеканок.
Пять дней.
Пять дней с тех пор, как Джона убил Маккея.
Риккардо приходит, чтобы утешить мою скорбящую мать, а Бринн заходит со сладостями, чтобы утешить нас обеих.
Что касается меня, то каждый день я пытаюсь примирить противоречивые эмоции, бурлящие во мне. Глубокая скорбь по Максу пронзает до глубины души, оставляя зазубрины боли и растерянности. Но под этой скорбью кипит гнев, подогреваемый осознанием того, что Джона действительно был способен на такое насилие и тьму.
Он всегда был таким.
К гневу примешивается борьба чувств по отношению к моей матери. Я борюсь с досадой на то, что она, непоколебимо веря в невиновность Джоны, невольно стала соучастницей развернувшегося кошмара. Я не могу не чувствовать обиду, задаваясь вопросом, не затуманила ли ее слепая вера в него ее рассудок и не затянула ли она всех нас еще глубже в эту паутину сердечных страданий.
Неудачные запеканки служат напоминанием о той расколотой реальности, в которой мы сейчас живем. С каждым приемом пищи я ощущаю вкус горечи, перемещаясь по дням, словно призрак в собственном доме, слишком хорошо понимая, насколько сложна задача заново построить свою жизнь.
На пятую ночь я вздрагиваю в постели, когда слышу стук в недавно установленное окно в спальне, которое заменил для меня Шеви.
Мое сердце замирает.
Этого не может быть…
Я сползаю с кровати и подхожу к окну, мое сердце бьется в такт надежде.
Но когда выглядываю наружу, то ничего не вижу. Там никого нет.
Только мое отражение в стекле.
ГЛАВА 38
ЭЛЛА
Проходит месяц, и весна сменяется жарким летом.
Большую часть времени я остаюсь с Бринн, сплю в ее свободной спальне. Иногда пробираюсь в ее комнату по ночам и забираюсь к ней в постель, одиночество когтями впивается в меня, кошмары омрачают мои сны.
Она не прогоняет меня. Просто держит меня за руку, и мы плачем вместе.
На прошлой неделе Риккардо переехал к моей матери, так что я не чувствую себя слишком виноватой за то, что мне нужно пространство. Жить через дорогу от Макса было слишком больно. Жить в нескольких ярдах от места убийства было слишком тяжело для моего сердца, которое еще не до конца зажило.
Теплым июньским вечером я сижу за черным обеденным столом в эклектичном стиле и ковыряюсь вилкой в куске пастушьего пирога. Он напоминает коричневую кашицу, но те несколько кусочков, которые мне удалось проглотить, на вкус великолепны. Гораздо лучше, чем мамины запеканки.
Пит смотрит на меня через стол.
— Мы добавили морковь специально для тебя, — говорит он.
Мой желудок сжимается.
Карандаш в горшочке стоит на прикроватной тумбочке в комнате для гостей, как постоянное напоминание обо всем, что я потеряла.
— Спасибо. Я ценю это.
— Тебе стоит поговорить с ним, Элла-Белла, — говорит Мэтти.
Я резко вдыхаю, вилка со звоном падает на тарелку.
У меня сводит челюсти, руки дрожат, сжимаясь на коленях.
— Папочка, — перебивает Бринн, нежно прижимаясь своим коленом к моему. — Это сложно.
— Да. Это сложнее, чем собрать кубик Рубика в темноте. — Мэтти отправляет в рот зеленую фасолину. — Но нет ничего невозможного. Я это делал. Не это, конечно, боже правый. Я имею в виду кубик Рубика. Доказательство гордо красуется над нашей кроватью в стеклянной витрине.