— Да. — Откидываю голову на изголовье, когда поворачиваюсь к ней лицом. — Я вернулась к своему стандартному цвету лица — призрачно-бледному.
— Кстати, у тебя замечательная подруга… Бринн. — Мама присаживается рядом со мной. — Она оставила тебе несколько домашних заданий, над которыми ты сможешь поработать, когда немного поправишься.
Я стону.
— Предвкушение слишком велико. Не стоит перевозбуждать меня в моем нынешнем состоянии.
— О, Элла. — Вздохнув, она прижимает ладонь к одеялу, под которым лежат мои ноги. — Ты не представляешь, как я благодарна Максу. Я не могу представить… — Она смаргивает подступившие слезы. — Мысль о тебе… Я не могу…
Ее голос срывается. Она не может вымолвить и слова.
Чувство вины снова всплывает на поверхность, и вокруг меня раздаются удары невидимого молотка.
Я была такой чертовой эгоисткой. Я почти оставила ее совсем одну. Бездетную и убитую горем.
Я не отвечаю.
Слишком боюсь, что признаюсь в своем ужасном грехе, и моим приговором станет медленная смерть.
Собрав силы, мама прочищает горло и заставляет себя улыбнуться.
— Бабушка Ширли прислала тебе милую открытку и чек на пятьдесят долларов. Я сказала ей, что ты пытаешься найти работу, а тут эта инфекция.
Бабушка Ширли — одна из тех скупых старушек, которые всю жизнь откладывают деньги. В этом году ей исполняется восемьдесят лет. Она богата, и утверждает, что с деньгами ведет себя ответственно.
И хотя она помогла нам в трудную минуту, купив подержанную машину и приобретя этот маленький домик после того, как мама почти разорилась, оплачивая судебные счета Джоны, она все равно прочитала нам лекцию о том, как важно самим выкарабкиваться из этой ямы.
Я натягиваю покрывало до подбородка и хмыкаю.
— Круто. Спасибо.
— Завтра я возвращаюсь в салон, — продолжает мама. — Ты справишься сама? Может, мне побыть с тобой еще несколько дней?
— Нет, я в порядке. Думаю, худшее уже позади. — Я смотрю на окно, когда слышу какой-то грохот на другой стороне улицы. Со стороны может казаться, что в доме Мэннингов все в порядке, но я лучше других знаю, что внешность может быть обманчивой. Моргнув, я возвращаю взгляд к матери. — Я позвоню тебе, если мне что-нибудь понадобится.
— Хорошо. — Она сжимает мое бедро и встает с матраса, после чего ненадолго задумывается. — О, и Элла?
Я смотрю на нее.
— Да?
Мама некоторое время изучает меня, и в ее глазах появляется задумчивость. Затем она качает головой, увитой розовыми бигудями, и, нахмурившись, спрашивает:
— Почему ты плавала в обуви?
Стук пробуждает меня от сна.
Тук, тук.
Глаза распахиваются, и меня встречает темнота. Нащупав рядом с собой заряжающийся мобильный телефон, я замечаю, что сейчас чуть больше десяти вечера. Должно быть, я заснула после аппетитного пиршества с гороховым супом и солеными крекерами. Зевнув, потираю глаза ладонями.
И тут я снова слышу звук.
Тук, тук, тук.
Бросаю взгляд на свое приоткрытое окно. Легкий ветерок проникает внутрь, заставляя мои персиковые шторы танцевать в дурном предзнаменовании. По коже пробегают мурашки, хотя я уверена, что это всего лишь ветка дерева. Я всегда относилась к тому типу людей, которые считают, что «Это просто ветер», в то время как Джона был более склонен к беспокойству и тревоге, особенно когда это касалось меня.
Отбросив одеяло, поднимаюсь с матраса, дотягиваюсь до своей лавовой лампы, выдергиваю шнур из розетки и топаю к окну босыми ногами и хмурым взглядом. Я устала и промокла от пота, и либо собираюсь контузить незваного гостя винтажным светильником, либо устроить ничего не подозревающей ветке дерева очень плохую ночь. В любом случае, я настроена решительно.
Не обращая внимания на инстинкт самосохранения, я распахиваю занавеску и поднимаю руку для удара.
Макс смотрит на меня через стекло, скрестив руки.
Взгляд позабавленный.
Брови выгнуты дугой, заметной даже сквозь черноту ночи.
— Какого черта? — рявкаю я на него, хотя руку не опускаю. Я еще не решила, бить его или нет.
Он проводит пальцем по воздуху, показывая, чтобы я открыла окно пошире.
Нет.
Я совершенно не собираюсь этого делать.
— Макс, — шепчу я. — Иди домой.
Окно слегка приоткрыто, потому что его может заклинить, поэтому парень приседает, чтобы я могла лучше его слышать.
— Можно войти?
— Похоже, что ты можешь войти? — Я угрожающе размахиваю лава-лампой, одетая в свою авокадо-кигуруми с капюшоном, на котором есть стебель и лист, что, конечно, несколько нивелирует угрозу. — Я болею и, возможно, умираю. Пожалуйста, уходи.