— Твой брат заметно отсутствовал на сегодняшнем ужине, — замечаю я, теребя свой длинный мешковатый рукав. Я надела толстовку Макса поверх своего черного коктейльного платья, ту, которую он одолжил мне на фестивале. Она все еще пахнет им. — Мне жаль, что он не поддерживает тебя.
Мои колени стучат друг о друга, когда резкий ветер бьет нам в лицо, и холодок пробегает по моим голым ногам.
Поворачиваясь в ту же позу рядом со мной, Макс складывает руки на груди и смотрит вниз, на мост.
— Да. Я продолжаю пытаться вернуть его, а он убегает все дальше. Но он — моя семья, поэтому я не сдамся. Кровь гуще воды, понимаешь?
Я прикусываю губу, когда его заявление просачивается в меня, как смола.
— Забавно, но эта фраза должна бы означать прямо противоположное тому, что мы говорим в наши дни.
Макс хмурится и смотрит на меня.
— В смысле?
— В оригинале фраза звучит так: «Кровь завета гуще вод утробы», — говорю я, встречая его взгляд. — Вопреки распространенному мнению, в ней говорится, что отношения, которые мы выбираем, могут быть крепче наших семейных уз. Она подчеркивает ценность связей, сформированных по собственному выбору, а не тех, в которых мы родились.
— Это интересно.
— Да. Всякий раз, когда мне хочется возненавидеть Джону, я стараюсь напомнить себе об этом. Он моя кровь, но он больше не моя семья. Он потерял этот титул, когда нажал на курок. — Я пожимаю плечами, осматривая свои ногти. — На самом деле это не работает. Я все еще люблю его, так что это только заставляет меня ненавидеть себя.
Человеческий разум — безрассудный зверь. Он цепляется за воспоминания и связи, сколько бы логика ни говорила об обратном. Пытаться отделить любовь от обиды, особенно на семью — все равно что пытаться распутать спутанные нити. Одно всегда следует за другим.
— Ты замерзла.
Мои ноги дрожат, а зубы стучат.
— На улице холодно.
— В Мичигане холоднее, — говорит он.
Я не могу не улыбнуться, глядя на него. Память Макса Мэннинга — это стальной капкан.
— Я бы предпочла, чтобы там было холодно.
— Почему? — Его лицо вытягивается, когда он поворачивается, чтобы полностью взглянуть на меня, его брови сдвинуты.
— Это далеко отсюда.
Во всяком случае, я продолжаю убеждать себя в этом. За много миль от этих высасывающих душу воспоминаний, этого осуждающего городка и тюрьмы строгого режима, которая находится всего в трех часах езды — места, куда меня необъяснимо тянет. Подальше от моей матери, которая вложила все силы и сбережения в своего сына-убийцу, а дочь оставила на произвол судьбы.
Но когда я снова разворачиваюсь, чтобы посмотреть на открытое небо, я чувствую, как чья-то рука сжимает мой бицепс и тянет меня назад.
Макс тихо шепчет:
— Но это далеко от меня.
Сердце замирает от укола грусти, и наши взгляды встречаются под лунным светом.
— Макс…
Он опускает руку и достает из кармана мобильный телефон, затем начинает листать. Мгновением позже начинает играть песня.
Я стискиваю зубы, чтобы сдержать эмоции.
— Как она называется?
— «Атомы к атомам» группы «Айз он зе Шор», — говорит он мне, кладя телефон на перила моста. — Хочешь потанцевать?
— Да.
Ответ дается очень легко.
Следующим летом я планирую навсегда покинуть Теннесси и приступить к осуществлению своей мечты о конной ферме. Я накоплю денег на недорогую машину, или, может быть, Шеви подберет мне что-нибудь дешевое, но надежное. Черт, да я буду путешествовать автостопом, если понадобится.
Но если бы Макс попросил меня остаться…
Я не могу не задаться вопросом, будет ли мой ответ таким же легким.
Привет, Солнышко.
Останься.
Именно так он сказал, когда вытащил меня из озера, и эти слова до сих пор проносятся у меня в голове. И я оказываюсь в его объятиях прежде, чем успеваю подумать о них слишком долго. Макс притягивает меня к себе, заглушая холод в моих костях. Он обхватывает меня двумя сильными руками и упирается подбородком в мою макушку. Я прижимаюсь лицом к его груди, и мы начинаем раскачиваться в такт музыке, а видения заснеженного Мичигана тают, превращаясь в картины будущего, похожего на это. Танцы на мостах до скончания веков. Интересно, видит ли он это? Хочет ли этого?
Интересно, хочу ли я этого?
Я поднимаю голову и смотрю на него, опускаю руки ниже, останавливаясь на его бедрах.
— Если бы деньги, время и расстояние не имели значения, и ты мог бы делать все, что угодно… что бы ты сделал прямо сейчас? — спрашиваю я. Я хочу знать его мечты. Был бы он здесь, со мной? Или где-то далеко отсюда, в погоне за другой жизнью? Взбирался бы на гору, нырял в волнующееся море или писал рассказы в уединенной хижине в лесу?