Если Андрею будто бы по делу (а может быть, и впрямь по делу) начинала названивать какая-то беспокойная женщина, Дашенька устраивала ему небольшую семейную сцену (то самое, что называется малым вправлением мозгов). Она — отваживала. А затем ни утром, ни вечером не притрагивалась ни к кастрюлям, ни к пылесосу, отчего в течение недели уютная квартирка превращалась в сарай, превращалась просто, быстро и без усилий, ломать — не созидать.
Андрей выходил из себя. Пробовал бунтовать.
— Я развожусь! — кричал он. — Хватит. Кончено.
Дашенька молчала.
— Я развожусь, ты слышала? Я подаю заявление!..
— Андрюша, родной мой, ну зачем же так сразу…
У Дашеньки уже вполне открылись глаза, широко открылись. И открывшиеся милые эти глазки видели, что при всей своей внешней лихости и яркости Андрей стал, в сущности, совершенно ручным. Еще немного усилий, и он станет как ребенок. Дашь сахарцу — улыбнется. Дашь еще — и еще улыбнется. И обратной дороги нет, потому что обратных дорог не бывает.
Андрей и раз, и другой, и третий пробовал обидеться и сбежать к своему товарищу в общежитие. Там даже стены дышали свободой. Он жил там несколько дней, иногда неделю, но к смене белья в банный день был уже тут как тут.
Как и остальные мужья, Андрей часто и подолгу думал о разводе. Он знал, что думать — это недостаточно, это ноль, это ничто, нужно именно волевое усилие, а вся воля, как казалось Андрею, отдана сейчас экспериментам в лаборатории, минута не та.
— Мне еще год-два, — бормотал вечерами Андрей, как бормочут заклинания. — Год-два, и я доделаю эту чертову работенку. И тогда распрямлюсь.
Он толком не знал, что это означает — «распрямлюсь», но в слове таилось много надежд. Слово было больше, чем просто слово. И он улыбался.
— Тогда я ей покажу, — бормотал он, — тогда она увидит прежнего Андрея.
Он еще не догадывался, что за этой чертовой работенкой придет следующая работенка и что все это затянется на много-много лет, и конца не будет по той простой причине, что конца не бывает.
И еще штрих. Во время ссор с женой Андрей вдруг заметил, что ему, небритому, потертому и помятому, сотруднику лаборатории улыбаются вроде бы совсем не так, как раньше. И рады они ему совсем не так — а он хотел, чтоб ему были рады.
Когда Андрей ночевал у своего приятеля в общежитии, он ночь напролет курил, жег свет и жаловался на судьбу. Но общежитские стены, все поглощая, слышали много жалоб — слышали ссоры, крики, исповеди, доверительные шепотки и всхлипыванья далеко за полночь. Приятель только разводил руками:
— Женщина — это тайна.
— Что? — переспрашивал Андрей.
— Тайна, говорю. Женщина — это всегда тайна.
Приятель был женат трижды и каждый раз собирался вести счастливую семейную жизнь — но кончил общежитием.
Андрей возвращался. Дашенька встречала его ласково и с доброй кроткой слезой.
В первый вечер по возвращении домой он бывал молчалив. Работал. Писал, скажем, статью. И обиженно, тихо-тихо и как бы случайно напевал о том, что он цветы не бросает к ногам, но…
Разумеется, это означало, что он, Андрей, любил и любит ее на веки вечные. Дашенька вздыхала. Грустила. Она слушала эту давным-давно не модную и нудную песню… «Чудачок, — думала она, — зачем мне твое сердце, когда оно и так со мной, в моем буфете. А цветы — это все-таки цветы. Я уж молчу про розы. Но букетик красных гвоздик мне бы сейчас не показался лишним».
В детстве Дашенька была очень милой, а потом все куда-то ушло. Она была худая и пугливая, ее обижали на работе, отчего она плакала по пустякам и забывала взять билет в троллейбусе, и вообще не походила на молодую женщину — она была похожа на истощенного и беспородного зверька.
Но теперь Дашенька похорошела. Природа вернула ей свое — теперь это была привлекательная блондинка, очень милая, как в детстве, с широко расставленными серыми глазами. И шаг ее стал другим, и посадка головы, и улыбка, и речь — известная метаморфоза, которая происходит с человеком, когда человек начинает дышать.
Теперь Андрей ее не стеснялся. Он был не прочь пойти с ней на люди, прийти к кому угодно в гости и при случае даже прихвастнуть:
— Вот у меня какая женушка!
Дашенька в таких случаях алела. И, потупив глаза, молчала.
— А хозяйка какая, — восторгался Андрей, — она у меня хозяйка экстра-класса!
И Дашенька смущалась еще больше.