— Боже правый! — непритворно вздохнул Кулагин, усаживаясь в кресло перед письменным столом.
Оно было тоже старое и любимое, это кресло. Он и отдыхать в нем привык. Когда-то этот отдых после рабочего дня и перед вечерним чаем был приятен и полон перспектив, как разминка перед забегом. Стол словно ждал…
А теперь уже и не ждал.
Кулагина раздражало, что Анна Ивановна стоит в дверях.
— Да сядь ты, — попросил он. — Не понимаю, почему я должен быть со всеми осторожным и мягким? Почему не со мной должны быть осторожны? И что там стряслось со Святославом? Неужели ты, мать, к собственному сыну не можешь подобрать ключей?
— Нет, не могу, — призналась жена. — Он в том возрасте, когда ему мужская рука нужна. Меня он и слушать не хочет. А ты должен! Когда ты его в экономический пихал, ты меня, между прочим, не спрашивал, — вдруг скороговоркой закончила она, и что-то в голосе ее заставило Кулагина насторожиться.
— При чем тут экономический?
— А при том, что полон дом толстенных книг по физиологии! — почти выкрикнула Анна Ивановна. — И при том еще, что он всем недоволен! И этим экономическим тоже. Он все хочет по-своему. Чему удивляться? Он же твой сын!
Кулагин смотрел на жену пораженный. По ее характеру это был почти бунт.
— Однако! — насмешливо протянул он. — Уж не жалеешь ли ты, моя дорогая, о том, что это именно мой сын? Если так, то прямо скажу, поздновато переигрывать. А за Святославом я все-таки попрошу тебя последить. Я не думаю, что в экономике дело. Может, влюблен?
— Не знаю, — сказала Анна Ивановна. — Я давно забыла, как выглядят влюбленные.
Ну, это было уже слишком! Кажется, она упрекает его в отсутствии страсти? С женщинами ее возраста такое случается…
Кулагин даже испугался. В самом деле, только этого, черт возьми, не хватает!
А Анна Ивановна меж тем исчезла.
Сергей Сергеевич смотрел на закрывшуюся за ней дверь и думал, что в одном она права: с сыном надо быть помягче, не следует обострять отношения. У теперешней молодежи понятие о приличиях вообще отсутствует, а тут еще влияние бабки, ее заскорузлые этические нормы, то да се. Между тем любой семейный скандал может приобрести огласку, а это ни к чему, особенно сейчас.
— Ну что ж, — вслух произнес Сергей Сергеевич, глядя на свое отражение в стекле книжного шкафа. Шкаф стоял прямо против стола, и Сергей Сергеевич видел себя всего — сидит, положив ногу на ногу, перед большим письменным столом, в удобном жестком кресле. — Ну что ж! Ничего не дается без борьбы. Даже собственный сын! Парадоксально, но факт!
«Физиология» действительно властно улеглась на Славкином письменном столе, а когда мать спросила, в чем дело, Слава сказал, что это уже — прошлое, не выбрасывать же такую ценную книгу. И тут же спросил:
— А почему, собственно, тебя это тревожит?
К матери он в общем-то претензий не имел. Он подчас просто удивлялся, как это можно настолько перестать существовать! Ведь все говорят, что у нее были незаурядные музыкальные способности.
Однажды, совсем недавно, он спросил мать, почему она бросила музыку.
Анна Ивановна встрепенулась, словно к ней электрический ток подключили.
— Какое же будущее могла бы я иметь? — быстро заговорила она. — В лучшем случае играть перед сеансами в кинотеатрах? Или в оркестре в крематории? Там ведь тоже все с высшим музыкальным образованием.
Слава был несколько озадачен. Действительно, представить себе мать играющей в кино или в крематории было трудно.
— Ну, а кружки в школах… Преподавание… Другие-то после консерватории где-то работают! — безжалостно продолжал он и вдруг увидел в глазах матери боль и растерянность.
— Ох, мамочка, прости! — Он бросился к ней. — Ладно, не играй, не играй, пожалуйста, если не хочешь! — Он обнимал ее, утешал, а она потихоньку плакала.
— Да нет, Славик, я ведь хочу! — сказала, хлюпая в носовой платок, Анна Ивановна. — Вернее, хотела, — поправилась она. — Теперь-то уж что, теперь все поздно, так как-то получилось. Ты был маленький, а потом — отец.
— Это не из-за меня! — воскликнул Слава. — Это из-за него!
Анна Ивановна взглянула в глаза сыну и ужаснулась. Она даже про платок забыла, и последние слезы вяло, наискосок, поползли по отечным щекам.
С наивностью, свойственной многим матерям, она и мысли не допускала, что ее мальчик, ее Славик, мог с таким ожесточением говорить о родном отце!
— Ты не должен так, Слава, — попыталась она быть строгой. — Он же любит тебя, ему больно от твоего невнимания. Ему и так тяжело приходится.