«Да», — не раздумывая, ответил себе Архипов. А вот взялся бы оперировать или нет?
Снова тревога сжала сердце Архипова. Тревога не за исход операции Чижовой — он верил в Горохова, — а за себя, потому что так же решительно ответить на второй вопрос он не мог.
Борис Васильевич разволновался. Он размышлял о Горохове, не переставая листал свои тетради. Тревоги и радости были на их страницах. Были материалы об операциях, которые приходилось делать не моментально, а через шесть — восемь часов. Были случаи, когда больные отказывались от операций и погибали. Были записи и об ошибках врачей, и о врачах, довольствующихся устаревшими знаниями, и о непредвиденных осложнениях после или во время операционных вмешательств — кровотечениях, пневмониях, перитоните, остановке дыхания…
Были тут и наблюдения организационного характера. Вот, скажем, молодому руководителю коллектива, считал Архипов, небезынтересно будет прочесть об одном главном враче, в больнице которого был очень низкий процент смертности. А оказалось, что этот процент искусственно занижался: отбирали больных с легкими заболеваниями, а «тяжелых» сплавляли. И ведь самое опасное — весь коллектив врачей на это шел! Вот ведь где растление!
Много размышлял Борис Васильевич, ведя эти записи, и над взаимоотношениями врачей с обществом. Таких наблюдений, и невеселых и отрадных, накопилось за его жизнь достаточно.
Как часто свою неудовлетворенность медициной человечество срывает на ее служителях. Смерть человека расценивается почти всегда не как неизбежный, естественный акт, а как результат врачебного бессилия, недосмотра, недобросовестности.
Разумеется, и к этому есть свои причины. Уж очень шатки и сомнительны на протяжении веков были научные обоснования медицины, лекарями становились всевозможные шарлатаны и жулики, спекулировавшие как на людском горе-несчастье, так и на поразительной готовности людей верить всему чудесному и мистическому…
Особый раздел занимали у Бориса Васильевича записи о врачах поликлиники, районных больниц, о работе участковых врачей. Их часто ругают все, кому не лень, — невнимательны, спешат. А что им делать? Больных много, заработки небольшие, приходится и по совместительству побегать, и бегают — усталые, измученные. А няни-санитарки — и вовсе вымирающая профессия: оклад-то у них шестьдесят рублей!
Засиживаясь иногда допоздна над своими тетрадями, Борис Васильевич отнюдь не считал это время потерянным. Зачастую какие-то вполне конкретные решения завтрашних проблем приходили к нему именно после общения с прошлым. Прошлое многое может подсказать, если относиться к нему без предубеждения. Архипов убедился в этом на опыте своего умершего учителя, которого всегда вспоминал с любовью и уважением. Этот врач, Давыдов, в свое время передал ему как бы в наследство свои записи, многотрудную историю своей врачебной практики. Сколько раз помогали они молодому Архипову! Во всяком случае, не меньше и не реже, чем учебники.
Борис Васильевич очень горевал, когда Давыдов умер.
«Нутром понимаю, — говорил он, — что возраст был почтенный, восемьдесят два, но ведь свежесть мысли он сохранил до последнего часа! Он столько бы еще мог дать!»
Между прочим, именно у Давыдова научился Архипов воспитывать сестер — чтоб не болтали при больных так, словно это уже мертвые, чтоб не носились по коридорам, гремя жестяными ведрами, чтоб не перекрикивались на всю больницу…
К недавнему разговору с медсестрами Борис Васильевич, зная за собой и некоторую внешнюю грубость и вспыльчивость, готовился тщательно. Уж очень ему хотелось, чтоб впечатление от этой беседы у них осталось серьезное.
Беседа протекала необычно. Борис Васильевич не вдалбливал им прописные истины, а просто предложил послушать то, что вынуждены слушать от них страдающие от болей люди, больные, которых они, сестры, выхаживают.
Короче — Борис Васильевич включил магнитофон.
«Маня! — крикнул чей-то голос. — Твой Виктор второй раз звонит. Передай ему спасибо за пластинку. Скажи, что очень понравилась. Пусть еще пару таких достанет!»
Пауза.
«Варя, ты после дежурства пойдешь в парикмахерскую? Займи мне очередь к Семену Яковлевичу. Я чего-нибудь сбрешу, отпрошусь у старшей!»
Пауза.
«Вы, Невроев, не один, не могу же я разорваться, у меня только две ноги…»
Пауза.
«Мой Юрка опять принес двойку по физике. Хотела его отходить ремнем, а он говорит: попробуй только, сбегу из дома. Как вам это правится?»