Он говорил естественно, весело, но Борис Васильевич ощущал в его движениях и в голосе какую-то, пожалуй, излишнюю приподнятость.
— Ну пошли! Чего мы топчемся в передней? — говорил Георгий, легонько подталкивая Архипова к комнате.
В квартире был идеальный порядок — тот холодноватый порядок, который присущ бездетным домам. «Хоть бы собаку завели», — не раз думал и даже советовал Рязанцевым Борис Васильевич. Он обожал собак и не терпел педантичной стерильности жилья.
Но сначала Рязанцевы мечтали о детях, потом, отчаявшись, думали, не взять ли чужого ребенка, а потом привыкли, прошло время, и стали они жить один для другого — настолько, что Архипов думал: уйди один — другой долго не протянет…
А собаку заводить они не хотели, загадывая лет на пятнадцать вперед: умрет — легко ли будет пережить такую потерю!
— Помнишь, Жора, как ты на фронте раненому мальчишке сладости таскал? — почему-то именно с этого начал разговор Борис Васильевич.
— Леньке? Помню, конечно! Ему не я один, все приносили, — отозвался Рязанцев. — Сильно я тогда к нему привязался. Вот смотришь на других, они и сами не рады, что имеют много детей. А мне бы, по моему характеру, штук восемь, чтоб мал мала меньше, — с грустной улыбкой сказал он и, резко меняя тон, сам перешел к главному: — Так вот, Боря. Давай не прятаться за второстепенное. Дело в том, что начала у меня левая нога побаливать. Я как-то внимания не обращал, не бог весть какая боль. А тут диспансеризация подвернулась. Поглядели меня, пощупали, сделали снимок, и как обухом по лбу: срочно в больницу. Я решил — как ты скажешь, так и сделаю.
В комнату влетел комар, назойливо зазвенел, и Георгий ловко прихлопнул его мухобойкой.
Если бывали в жизни Бориса Васильевича дни и часы, когда он мучительно сожалел, что стал врачом, — этот вечер у Рязанцева был именно таким. Архипов сидел, контролируя каждый свой вздох, каждый взгляд. Он прекрасно знал, как напряженно следит за ним, не показывая, впрочем, вида, его старый друг, Жорка Рязанцев. И что это за пытка — сидеть вот так и знать, что через несколько минут ты должен будешь, по сути дела, исполнять труднейшую роль, главную роль в трагической пьесе.
Архипову стало душно, тоненько покалывало сердце. Но этого его состояния никто бы не смог заметить.
— Ну что ж, Георгий, — сказал он. — Придется отложить тебе временно поездку.
Лицо Рязанцева сразу посерело, будто его обдало дорожной пылью. Потом он резко отвернулся.
Борис Васильевич успел заметить, как большая слеза скатилась по впалой щеке.
— Не распускайся! — грубо сказал Архипов, как всегда говорил, когда самому было тяжело невтерпеж. — Тебе надо ложиться. Советую, как другу.
Рязанцев довольно долго сидел молча, вполоборота к Архипову, откинувшись на спинку стула. Потом поднял голову, поглядел на Архипова сухими, спокойными глазами.
— Допустим, — сказал он, вертя в руке зажигалку. — Но прежде давай поговорим, как два солдата. Ты ж меня знаешь. Меня фрицы много раз пугали — ничего не вышло. Но если опухоль злокачественная — к чему столько возни? Ведь на аркане обратно в жизнь не втянешь…
— Слушай, ты же врач! — резко оборвал Рязанцева Борис Васильевич. — Ты же понимаешь, что сегодня никто еще ничего не знает точно. Но драться нужно до последнего. И не изображай из себя заведомо жертву злого рока, это тебе не идет.
Они в упор смотрели друг на друга.
— Хорошо! — подумав, почти с облегчением сказал Рязанцев. — Решено. Но сначала я отпраздную день своего рождения. Восемь дней ничего не изменят. Дай-ка я тебя обниму, дружище! — сказал он, будто Архипов сообщил ему бог весть какую радостную весть. И Борис Васильевич теперь сам с титаническим усилием сдержал слезы, уже подступившие к глазам, а укольчик в сердце повторился, но уже более острый и длительный.
Рязанцев справил свой день рождения, и был весел, и выпивал, и шутил, а Борис Васильевич, сидя за праздничным столом, лишь о том молил бога, чтоб у жены Георгия достало сил. Он-то замечал, что Валя слишком подолгу задерживается на кухне и возвращается оттуда с красными глазами.
Когда почти все разошлись по домам, Георгий в передней быстро подошел к Архипову, прощаясь, крепко обнял его и, тяжело вздохнув, прошептал:
— Помоги, дружище!.. Если можешь.
Архипов кивнул. Он боялся слов. И, испугавшись самого себя, торопливо вышел.
А чего стоили ему последующие дни!.. Как боялся он результатов рентгена!
И вот открылась дверь, и, держа в вытянутых руках мокрые снимки Рязанцева, вошла лаборантка Аида.