Августа Павловна почему-то обрадовалась ему даже больше, чем обычно, на его вопрос ответила смехом, взяла внука под руку и торжественно представила своим старушенциям:
— Дорогие друзья, позвольте представить вам моего единственного и любимого внука. Он голодный, вижу по глазам. Дамы, поухаживайте за ним, но больше одной рюмки водки ему не наливайте.
К вящему удивлению Славы, откуда-то появилась водка, правда, неоткупоренная, но явно дожидавшаяся своего времени здесь, в этой комнате, за раздвинутым круглым столом.
— А ты помнишь, Августина, как Сергей тебя, бывало, под потолок подкидывал? — спросила старушка с пышно взбитыми серебряными волосами, сквозь которые, однако, проглядывало розовое, как у младенца, темечко.
— Помню! — коротко ответила бабка и вышла из комнаты.
Слава никак не мог понять, какое событие привело сюда всех этих бабусь, а спросить было неудобно. Две его соседки довольно бесцеремонно сунули ему в руки вилку и нож, наложили полную тарелку всякой снеди и налили рюмку водки. Он не без удовольствия выпил и принялся за шпроты.
От выпитой натощак водки он как-то сразу согрелся, ему было забавно, но и уютно в окружении бабкиных приятельниц. Он подумал, что каждая из них прожила раза в три больше, чем он. Сколько же всякой всячины довелось им пережить! А вот собираются, шутят, пьют, едят, да еще небось и стариков каких-нибудь своих поджидают, иначе для кого же эта водка приготовлена?
С высоты чужих долгих жизней все показалось ему в своей собственной судьбе почти простым и легким, и, отрешившись от душевной сумятицы, он потянулся и налил себе вторую рюмку.
— Не велено, — коротко отметила старуха слева, и он повиновался, подумав: «Ничего, зазевается — я и выпью…»
Бабка вернулась с порозовевшими щеками, торжественно неся на вытянутых руках блюдо с поджаристыми беляшами.
Постучав кончиком ножа о стакан, поднялась старуха, сидевшая от Славы справа.
Все смолкли.
— Друзья, мы собрались, чтобы поздравить с днем рождения нашу дорогую Августу Павловну…
Легкий хмель вылетел из Славиной головы. Стало мучительно неловко, просто стыдно. Ну, пусть в семье нелады — кто их разберет, этих взрослых? — но забыть, что у бабки день рождения… Не так-то много осталось ей этих годовщин!
«А и глуп же ты, старик, — с досадой укорил себя Слава. — Не сумел сразу спетрить, в чем дело, полез с расспросами. Уж лучше бы смолчал — и бабка подумала бы, что вот, милый внук вспомнил о дне ее рождения. И ей бы удовольствие, и… Э! Так это же папина ложь во спасение! — чуть не вслух одернул себя Слава. — Не слишком ли легко ты с нею смирился?»
Слава и до этого не участвовал в общем разговоре, а теперь окончательно притих и только наблюдал со стороны в чем-то смешной, а в чем-то и трогательный праздник. И с опасением ждал, не вспомнит ли кто из них по какому-нибудь поводу его отца или мать. Но нет.
В разговоре за столом перемешалось прошлое и настоящее, старушки слушали друг друга с интересом, со вниманием, с уважением.
Бабка заговорила о каком-то лифтершином сыне из дома, где жил Слава, и самое интересное, что он-то, Слава, ничего этого не знал. А оказалось, что сын этот вот уже пять лет служил на Северо-Востоке.
— Он офицер какой-то небольшой, — рассказывала бабушка. — У жены его обнаружился туберкулез, жить ей там нельзя, климат суровый. Она вернулась к матери, а его не отпускают, хоть и был запрос из гарнизона. Я решила пойти к генералу. Пошла — не пускают. Рекомендуют изложить просьбу на бумаге. Вдруг вижу, выходит важная папаха, направляется к «Чайке». Я — наперерез: «Вы в какую сторону едете?» — «А что?» — «Ноги устали, боюсь, не дойду до трамвая».
Чрезвычайно удивленно он на меня поглядел, но, видимо, как теперь говорят, я ему «показалась». «Садитесь, говорит, бабушка, подвезу». И сам открывает дверцу машины.
Я села, осмелела и все ему рассказала. Он меня прямо вот сюда, — бабка топнула под столом ногой, — домой, привез, вышел из машины и сказал: «Вот что, два дня меня не будет, а в субботу часов в двенадцать не уходите из дома».
Наступает суббота. На часах двенадцать. Надул, думаю, папаха. Вдруг, слышу, останавливается машина, приходит за мной молоденький офицерик, берет под руку и везет.
Захожу в кабинет. Стол — как моя комната. Генерал подходит, ручку жмет, приглашает садиться и велит офицерику позвать кого-то. Приходит полковник. Генерал приказывает ему лично разобраться в моем деле. А мне говорит: «Поможем вашему подопечному». И что вы думаете? Помогли!
Старухи обрадовались этой истории, а Славу более всего поразила искренность, с которой звучали в рассказе бабки местоимения — «мое», «мое дело». Действительно это было как бы ее личное дело, и не случайно лифтерша из их дома обратилась именно к бабке, а не к кому-нибудь из жильцов их подъезда. Хорошо еще, что «папаха» человеком оказался. Другой бы мог мимо старухи, как мимо гусеницы, пройти. А бабка очень самолюбива, это уж Слава знает!