Несколько раз в течение вечера приносили телеграммы. Слава даже не думал, что у бабки столько друзей. Телеграммы зачитывались вслух и все были очень теплые, хорошие, уважительные.
Слава с шумом отодвинул стул и вышел в коридорчик. Августа Павловна для виду взяла тарелку из-под колбасы и поспешила за ним.
— Ты что, уходишь по-английски? — спросила она на кухне.
— Нет. От отца ничего не было? — угрюмо спросил Слава.
— Ты же знаешь, Славик, он очень рассеян, — помолчав, сказала Августа Павловна не себе, а, скорее, внуку в утешение. И стала тоненько нарезать батончик колбасы. Но голос, у нее был печальный, Слава это уловил, и ему стало вдвойне неловко.
У бабушки был праздник. Добрые люди пришли к ней в гости, прислали поздравления. А он вот явился случайно. А отец и вовсе прошел мимо этого дня.
Они вернулись в комнату. Они поняли друг друга почти без слов, и обоим это было очень важно.
Августа Павловна вновь стала радушной хозяйкой. Слава же, посидев, незаметно вышел на крыльцо.
Было уже поздно, ребятишки разошлись по домам, улица постепенно стихала. Сквозь закрытые окна построенного невдалеке нового дома доносились звуки пианино. Слава узнал рахманиновский прелюд — задумчивый, горький и прекрасный. Как часто его когда-то играла мама!
Он стоял, опершись о железные перильца, и как-то не сразу, но отчетливо почувствовал их холод и подумал, что еще лето, а ночи уже холодные и уже убавляется день.
Гости разошлись. Августа Павловна перемыла посуду, сдвинули стол. Слава решил заночевать у бабки, и так славно, так хорошо стало на душе, что не надо никуда идти, можно лечь и, если хочешь — говорить, а не хочешь — молчать.
Августа Павловна сидела на диване, скрестив руки на груди, усталая, но довольная прошедшим днем. Она видела, что внук хочет чем-то с ней поделиться, что-то выложить, но не расспрашивала. Она вообще никогда ни о чем не расспрашивала, пока он сам не начинал разговора.
— Бабушка, — действительно начал он, глядя в потолок, — ты многое обо мне знаешь, поэтому мне и незачем распространяться. Я решил уйти из экономического и поступать в медицинский. Это просто дико — заниматься тем, что тебе неинтересно, только потому, что он считает это более перспективным. Сейчас, во время сессии, я еще раз убедился в своей ошибке.
Он произнес все это ровным, спокойным голосом, тщательно расставляя знаки препинания, — эти первые фразы были давно готовы и мысленно много раз произнесены им. Ударило только это «он». Впервые Слава так остро почувствовал, что невольно заменяет неуважительным местоимением слово «отец». И это оказалось страшно.
Он запнулся и словно бы выпустил из рук туго сплетенную нить столько раз обдуманного, решающего разговора с бабкой. И дальше уже посыпались, как с обрыва покатились, отрывочные, полные волнения и боли слова, смысл которых сводился к одному: он не верит больше отцу. Что ему до чужих, если он так холодно и властно распорядился судьбой собственного сына, пихнул его в экономику только потому, что там легче сделать карьеру. Вот Архипов! Он нашел в себе честность расписаться перед студентами в своей ошибке. А он? Можете быть спокойны, профессор Кулагин этого никогда бы не сделал! У него есть всего лишь одна святыня — он сам. Ему фронтовичка какая-то телефон обрывала со своим несчастьем, а он и фронтовой дружбы знать не хочет. Сначала прятался от нее, потом полчаса чертыхался.
— Он и твоего влияния на меня боится, — заявил Слава, — только не знаю, за меня или за себя беспокоится.
— Не говори об отце лишнего, — спокойно сказала Августа Павловна. — Потом корить себя будешь.
Долгую сбивчивую обвинительную речь внука она слушала молча, не прерывая, только маленькие сморщенные пальцы сначала медленно, потом все быстрее постукивали по локтям да на лбу резче, чем обычно, проступили морщины.
— Что хочешь сменить институт, одобряю. Давно думала, что ты это все равно сделаешь, — проговорила задумчиво, не глядя на внука, Августа Павловна.
— Так почему не подтолкнула меня? — с упреком сказал Слава. — Я же год потерял!
— Вот, вот! Отец посоветовал — нехорошо. Я смолчала — тоже нехорошо! Нет, милый мой внучек, человек должен сам решения принимать и сам за них отвечать. И не строй из себя жертву отцовского деспотизма. Никакая ты не жертва! — громко выкрикнула бабка. — Сам виноват! Не плетьми тебя в экономический гнали. Не сумел поставить себя, постоять за себя, а кто-то виноват? Никто! А если тянет в медицинский — не болтай, а переходи. Ты экзамены сдашь, в этом я уверена.