— Зачем я должен тратить дополнительную энергию на какую-то маскировку? Не шагать нормально, как мне удобно, а ходить на цыпочках? Монголы говорят: пусть таится вор, а честному человеку нечего таить.
Крупина растерялась и, чтобы как-то сгладить неловкость, спросила, не был ли он, часом, в Монголии?
— В Монголии не был, а пословицу из отрывного календаря у матери вычитал. Советую и вам отрывной календарь заиметь. Во-первых, кое-что там интересно, во-вторых, эрудитом можно прослыть.
Вот и сейчас Горохов явно о чем-то думает, что-то точит его изнутри. Да что гадать, — Чижова, конечно!
Когда они проходили по коридору, Ольга стояла у дверей своей палаты, хотя в ожидании обхода ей полагалось бы лежать. Тамара коротко, успокаивающе кивнула ей. На Горохова Ольга не взглянула, а в Кулагина впилась глазами, словно не в первый, а в последний раз смотрела на этого крупного, красивого человека, на котором, как лучи в фокусе, сошлись все ее надежды.
Крупина кивнула сестре, хотела дать понять, чтоб больную убрали в палату, но Кулагин и это заметил. Не оборачиваясь, он вполголоса сказал:
— Не надо, оставьте ее. — И прошел мимо Чижовой, такой маленькой по сравнению с ним, такой зыбкой.
В палате он подошел сначала к Тарасову. Они уже знали друг друга, этот безнадежный больной и врач. И взгляды их на миг скрестились, как клинки.
«Сейчас он будет меня успокаивать, — подумал Тарасов. — Соврет, что ничего, мол, серьезного, что дело идет о совершенно легкой и безопасной операции…»
Он был уже готов — в который раз! — расстегнуть застиранную больничную пижаму, поднять рубашку, обнажить худое, некрасивое тело, которое стало ему враждебно, в котором поселился враг.
— Не надо, — сказал Кулагин, сделав легкий жест рукой, и сел на подставленный стул. Он сидел очень прямо, не касаясь спинки. Ли́ца его и Тарасова были теперь совсем близко. Такие разные лица! Кулагин словно предоставлял Тарасову возможность еще раз рассмотреть себя. И — странное дело — у Тарасова мелькнула коротенькая мысль, что если б не эта проклятая болезнь, они с профессором где-нибудь за пулькой вполне могли бы друг другу понравиться.
— Я не буду вас убеждать, что у вас пустяковое заболевание, — неожиданно сказал Кулагин. — Это не так. Советую операцию.
— Уж не рак ли? — иронично спросил Тарасов.
— Почка отказывается работать. И без операции с нею не справиться.
— А диета? Лекарства?
— Нет. Этого мало.
— А если я не соглашусь?
— Не исключено возникновение опухоли. Может быть, не скоро, но такая угроза есть.
— Спасибо.
— Благодарить будете после операции.
— Можно вам задать вопрос? — взволнованно откашлявшись, спросил Тарасов, хотя до сих пор задавал вопросы без всякого на то разрешения.
Кулагин кивнул.
— Вы думаете, что я выживу?
— Убежден. Сердца режем и сшиваем. Больше двух тысяч пересаженных почек работает…
— На сто процентов?
Профессор едва заметно кивнул.
— Еще один и последний вопрос: сколько я проживу после операции? Год? Два? Пять?
— Это будет зависеть не от меня. И давайте прекратим эту викторину. Подумайте и скажите ваше решение. Завтра я вас вызову.
— Почему так срочно?
— Потому что тянуть вообще не следует.
Кулагин встал, и стул исчез из-под него так же незаметно, как и появился. Он отошел от Тарасова, не прощаясь, не улыбнувшись, строгий, деловой.
Тарасов был обескуражен, страшно взволнован. Но, с другой стороны, думал он, зачем бы профессору так торопить его с операцией, если все безнадежно? Господи, а вдруг? А вдруг все-таки?..
Кулагин с врачами был уже у второй койки.
— Глеб Иванович Фесенко, — докладывал палатный врач. — Хронический аппендицит.
— Ясно. Дальше.
— Грыжа.
Кулагин быстро пересел со стула на край кровати, отвернул одеяло, обнажил тело и поморщился: жир!
— Привстаньте! Кашляйте! Легче! Надуйте живот! Сильней! Еще раз! Хорошо! Отлично!
— Так что же вы мне скажете? — спросил толстоватый человек, когда Кулагин закончил его осматривать.
— Часто бываете в разъездах? Подолгу?
— По полгода и более. Меня, как волка, ноги кормят.
— Надо оперировать.
— Когда?
— Чем раньше, тем безболезненнее это пройдет.
— А нельзя ли после Дня Победы? — Больной вздохнул. Было в нем что-то симпатичное, располагающее, то ли от Фальстафа, то ли еще от кого-то, от Кола Брюньона, что ли.