Сергей Сергеевич снова пошел спокойно, стараясь собраться с мыслями и прежде всего определить, чем ему лично могут грозить все эти безобразия. Уж если Крупина звонит, значит, дело швах.
Ехать сейчас же? Но какая гарантия, что можно спасти Чижову? А если ему не спасти ее, то уж лучше и не ехать, не быть там. Операции он не разрешал, не рекомендовал. Более того, есть много свидетелей, что он отговаривал и Чижову.
Нет, пусть отвечает Горохов!.. И он ответит, конечно, этот самонадеянный мальчишка! И пусть узнает, чем пахнет его пресловутое новаторство! Умерла бы эта Чижова спокойно, в терапевтической клинике, и дело с концом. Не все еще, к сожалению, подвластно медицине, и нечего лезть…
Но с каждым шагом вниз, к морю, где еще какой-нибудь час назад он чувствовал себя так великолепно, Сергей Сергеевич ощущал, что внешне логичное течение его рассуждений взламывается под напором все нарастающего гнева. Кажется, попадись ему сейчас этот тощий длинноногий нахал, он избил бы его, затоптал бы ногами, — ведь всякому ясно, что на этом наглеце дело не закончится, будет еще рикошет, и крепкий рикошет. Пускай его, Кулагина, не было, но клиника-то его! Какая сволочь! Какой скандал! Плакал теперь НИИ, дело ясное!
Но Кулагин тут же одернул себя. Э, нет! Не привык он так легко расставаться со своими планами. Прежде всего, надо дозвониться жене и запросить от нее максимальную информацию. Она все узнает. В тех редких случаях, когда это действительно необходимо, Аня умеет развить энергию.
Трезво обдумав положение, Сергей Сергеевич пришел к выводу, что лично он из этой истории выпутается относительно просто. Но знал он и то, что людская память обладает удивительной особенностью — отсортировывать доброе от злого, причем таким образом, что на поверхности, на виду, остается чаще всего почему-то именно злое. Пресловутая ложка дегтя и так далее…
Он уже свернул к белокаменному зданию почты, когда навстречу ему, сжимая в руке еще даже не заклеенную телеграмму, выбежала знакомая девушка-почтальон.
Как кольнуло что-то Сергея Сергеевича. Он широко, шутливо расставил руки и преградил ей путь:
— А вот и не пущу хозяйку наших радостей и несчастий!
Девушка знала его, и она отдала ему телеграмму-молнию от Крупиной.
Сергей Сергеевич прочел, уселся на первой скамеечке, подумал. Нет, ехать не следует. И никаких телеграмм он вообще не получал. Он уехал на теплоходе в трехдневную прогулку — и точка!
Засунув руки в карманы и даже тихонько насвистывая, чего он никогда себе не позволял, Сергей Сергеевич направился к пристани, взял билет на маленькое суденышко, которое покачивалось на волнах. Нос его был украшен звучным именем «Ермак», а само оно нескромно именовалось теплоходом.
Он поднялся на палубу, потом сразу спустился в свою каюту и отбыл в море — на прогулку.
«К моему возвращению самая острота спадет, — успокаивая себя, размышлял он. — А Горохова, как приеду, выгоню немедленно. Чтоб другим неповадно было».
Он вернулся домой на четвертый день после смерти Чижовой. В клинику не пошел, благо отпуск еще не кончился.
Когда Сергей Сергеевич неожиданно вошел в квартиру, его поразило осунувшееся лицо жены, взглянувшей на него не то с испугом, не то со смущением. Он был даже тронут. Нередко (разумеется, не высказывая этих мыслей вслух) Кулагин думал, что не только фигура, но и сердце Ани заплыло жиром, и теперь она стала какой-то непробиваемой, бесчувственной. И привыкла глядеть на мир из-за его широкой и надежной спины.
— Я все знаю, — значительно и сразу сказал он.
Входя в дом, в свой дом, честно отвоеванный им у жизни, Сергей Сергеевич испытал привычное чувство удовлетворения, — так, вероятно, входит в родную гавань какой-нибудь фрегат. И ему захотелось продлить это приятное ощущение еще хоть час, не впрягаться в осточертевшее ярмо клинической повседневности. Да и они там пусть покрутятся, подождут, попредполагают, что же он собирается делать, какой суд вершить.
— Я все знаю! — повторил он жене, благодарный за ее молчание. — Но я хочу еще хоть часа два побыть в покое.
Он велел ей только позвонить в клинику и сказать, чтоб немедленно прислали с санитаркой (именно с санитаркой!) историю болезни Чижовой. В том, что она умерла, он уже не сомневался — это было написано на скорбном лице Анны Ивановны.
…И вот они, последние строки эпикриза: «Учитывая прогрессирующее ухудшение состояния больной Чижовой, часто повторяющиеся приступы, отек легких, решено оперировать. Как единственное средство спасения жизни — произвести митральную комиссуротомию… Под интубационным наркозом произведена митральная комиссуротомия. Митральное отверстие расширено с помощью диллятатора с 0,8 до 2,0 см.