Сергей Сергеевич смотрел на жену с одобрением. Хорошо, что хоть в каких-то случаях она выходит из состояния слепой покорности, — какая-никакая, а личность! Ай да Аня!
— Не кипятись, милая! — почти ласково сказал Кулагин. — Пора бы тебе знать, что я никогда ничего сгоряча не делаю. Неужели ты не понимаешь, что история с Гороховым мне не так уж полезна? Ну, уволю я его. Гвоздь из стенки выдерну, а дырочка-то останется. Не беспокойся, ренту с этого капитала я получу полностью… И налей мне все-таки чаю.
Она встала и вышла.
Заложив руки за спину, Кулагин подошел к окну, поглядел на улицу. На доме напротив зажглись и забегали светящиеся буквы: «Храните деньги в сберегательной кассе»… «Пейте квас… пейте квас… пейте квас…» С улицы донеслись звонкие знакомые слова песни, которую он любил: «За Рогожской заста-а-а-вой…» Торопливо прошуршал троллейбус. С набитыми рюкзаками прошла группа туристов. Один из них взял несколько аккордов на гитаре, и все разом запели. Усталые, оживленные, довольные, они шли, таща закопченные до черноты ведра, ракетки от бадминтона, весла байдарок, спальные мешки и огромные пестрые букеты.
Кулагин вздохнул: никогда уж ему не придется вот так бродить по лесам, плыть на байдарке, разводить костры и петь песни. И на мгновение он почувствовал к себе острую жалость. Молодость-то прошла, а он так и не испытал всей ее прелести!
Неторопливым движением он плотно закрыл окно, сел в кресло, вытянул длинные ноги и задумался.
Да, не ко времени вся эта трагическая история! Спору нет, если б операция удалась… «Это было бы здорово, если б удалась!» Кулагин даже зажмурился, представив себе эффект от такой блестящей операции в его клинике.
«Но не удалась. А посему…»
Мигом соскользнуло с его лица выражение торжества. Оно стало серьезным, подобранным и постаревшим.
Сергей Сергеевич пододвинул к себе журнальный столик с телефоном и позвонил на квартиру к Прямкову, чтобы, так сказать, прозондировать почву.
Анна Ивановна, вошедшая со стаканом в руках, осторожненько поставила его перед мужем, так, чтобы не помешал и чтобы шнуром не задеть. Она сразу поняла, с кем разговаривает муж. И знала, кроме того, что иные разговоры — когда надо было выяснить обстановку, определиться в ситуации — Сергей Сергеевич предпочитал вести именно по телефону. Меньше шансов встретиться с неприязненным взглядом, оказаться в неловком положении. И наконец, твоих глаз никто не видит, можно не следить за лицом, — только за голосом. Да, в сущности, если разговор вообще пойдет не в том ключе, как хотелось бы, можно без ущерба прервать его в любую минуту.
Но беседа с Прямковым поначалу шла как будто бы в нужном плане. Ректор, похоже, не столько удивился, сколько обрадовался, узнав, что Кулагин уже в городе. Было сказано несколько вполне приятельских светских фраз. Потом Сергей Сергеевич по-товарищески посоветовался с Иваном Тимофеевичем, как бы лучше и тактичнее организовать сбор средств на детский сад, чтобы, так сказать, не подавить профессорскими взносами тех, кто зарабатывает меньше. Потом сам Прямков спросил, знает ли Сергей Сергеевич… Выяснилось — знает. И считает, что там, где речь идет о жизни человека, мальчишеские выходки неуместны. В конце концов, могли бы уж его, Кулагина, вызвать, когда состояние больной ухудшилось. Неужели он бы не приехал? Теперь говорят, что телеграфировали. Но позволительно спросить — когда? Когда у больной уже губы посинели!
Прямков спросил о Горохове. Вообще о Горохове.
— Знаете, Иван Тимофеевич, — после некоторого молчания сказал Кулагин. — Мне довольно трудно на него воздействовать. Он все-таки учился еще и у Архипова, и как-то так получилось, что для него Борис Васильевич — высший авторитет, говорю вам это откровенно! А Архипов, как вы знаете, и сам иной раз пускается в рискованные авантюры. Кстати, хотел вас спросить, как там обошлась операция с молодой девушкой? Ногу он ей выравнивал. Косметика своего рода. Он же добряк, Архипов! Не умеет отказать. Серьезные больные месяцами очереди дожидаются, и, чтобы в этих условиях выкроить время и место для такой в общем-то необязательной операции, большое сердце надо иметь!
— Что верно, то верно, — искренне согласился Прямков.
— Ну, а хамство моего сынка вы мне простили? — вдруг, весело засмеявшись, спросил Кулагин. — Ведь психология людская — вещь подчас загадочная. Не хотел бы я, чтоб остался у вас осадок от сего малоразумного действа. А бывает! Меня вот один подобный вьюноша на теплоходе обхамил, так — поверите? — остался осадок! Очень неприятный осадок.
Прямков даже забеспокоился, сказал, что как, мол, это могло Сергею Сергеевичу в голову прийти! Да и хамства-то никакого не было, и мальчик в общем был прав, и все такое прочее.