Присев на стул у кровати, Кулагин мягко коснулся ее руки и спросил:
— Вы хотите, чтобы вас оперировали?
Ей стало немножко легче оттого, что он заговорил так прямо и так спокойно.
— А это действительно необходимо? — спросила она, облизывая сухие губы и думая: «Какие у него холодные пальцы». — Ну, допустим, что я хочу. Что тогда?
У Горохова лицо как радугой осветилось, но заметила это одна Тамара. Ни Кулагин, ни Чижова на него не смотрели.
— Дорогая моя, — медленно продолжал Кулагин, — вы сегодня имели случай убедиться, что я умею и уговаривать и даже настаивать. Я же видел, как вы ходили за мной от палаты к палате и всё слушали, но у меня есть принцип — только тогда воздействовать на больного и навязывать ему решение, когда я вижу, что воля его надломлена болезнью, психика подавлена. А вы — вполне здравомыслящий человек. Вы сами можете рассуждать и решать. И к тому же у вас есть время на размышления…
Он медленно поглаживал руку Чижовой, пальцы его уже не казались Ольге холодными. В ней точно лопнула до предела натянутая струна, она испытывала чувство облегчения, почти счастья от одного того, что сегодня, немедленно, не надо давать ответа. А Кулагин меж тем с каждым мгновением правился ей все больше, она вспоминала все, что не раз говорила о нем сестра. Ей не хотелось отпускать его, от него исходили спокойствие и сила. И она поверила в него и просительно улыбнулась.
— Скажите мне любую правду — операция показана или нет? Если вы скажете, что нужна моя расписка… — Она замялась, потом даже улыбнулась, хотя ничего смешного в ее словах не было: нередки случаи, когда такие расписки и даются и принимаются.
Федор Григорьевич вспомнил об этом только сейчас, напряженно взвешивая каждое слово Сергея Сергеевича и Чижовой.
— Вот вы, оказывается, какая!.. — Кулагин потянулся и погладил Ольгу по спутанным, влажным от пота волосам. — Еще раз повторяю, милая: сегодня вы могли убедиться, что и уговаривать и настаивать я научился. Поверьте, мне гораздо проще было бы вам ответить утвердительно и взять с вас эту самую расписку. Но показания для операции не абсолютные, всего лишь относительные. Да и жара, похоже, начинается… Вы хотите что-то сказать, Федор Григорьевич? — вдруг спросил он, пристально взглянув на Горохова.
— Я полагаю, что… — начал тот с горячностью.
— Так есть же время! — почти весело перебила Горохова Ольга. — Есть же время, профессор! Мы посоветуемся. Сестра придет.
Она почти со страхом смотрела теперь на Горохова — не заставил бы он ее немедленно принять решение и тем самым вновь погрузиться в страх перед операцией.
— Мы продолжим наш разговор, Федор Григорьевич, — благодушно сказал, поднимаясь, Кулагин. И снова обратился к Ольге: — Только, ради бога, не отчаивайтесь. Поезжайте куда-нибудь в деревню или на дачу, а осенью покажетесь мне снова. Лучшее лечение для вас — тишина, лес… Вы любите собирать грибы?
Ольга вспомнила, как невыносимо трудно было ей прошлой осенью наклониться за грибом. По лицу ее пробежала тень, и Сергей Сергеевич заметил это.
— То, что я сказал вам сейчас, — не медицинское назначение и даже не совет. Это всего лишь вариант. Но если вам лучше здесь, в моей клинике, я мог бы этим только гордиться. Полежите, подправьтесь у нас, не возражаю. Словом, мы еще увидимся, а пока все в ваших руках!
Он опять провел ладонью по ее волосам и направился к двери, как всегда, прямой и немного торжественный.
Крупина отстала и потянула за рукав Федора Григорьевича.
Они шли теперь в кабинет Кулагина, где будет итоговый разговор, после чего все разойдутся.
— Ну как, Федор Григорьевич? — спросила она.
— Так ведь он ничего не сказал, — с горечью ответил Горохов и быстро глянул на Крупину. — Чижова — сердечник, да к тому же и нервна. Она боится вторжения в свое несчастное сердце, так ей ли решать? Конечно, на обходах Кулагин — и маг и волшебник, кого хочешь уговорит. Но я лично не удовлетворен их разговором. Впрочем, одну мыслишку он мне все-таки подал, — признался Федор Григорьевич уже другим, веселым голосом.
Крупина хотела спросить, какую же именно «мыслишку», но они вошли в кабинет профессора и оба умолкли.
Сергей Сергеевич опять сел за свой стол и обвел глазами студентов и врачей. На его породистом и как будто вовсе не усталом лице было такое выражение, словно вот теперь-то и начинается самое интересное. Это выражение казалось столь естественным, что Тамара и сама нередко попадалась на удочку и забывала, что Сергей Сергеевич, сейчас устал смертельно и больше всего на свете ему хотелось бы уехать домой, отдохнуть. Но пока в кабинете останется хоть один студент, хоть один молодой врач, которого нужно учить, профессор будет таким, как сейчас, — собранным, полным энергии.