Черная большая тень бесшумно метнулась мимо самого окна: соседский кот вышел на промысел.
Федор вздрогнул от неожиданности. Сплюнул в окно, разделся, лег и тотчас заснул как убитый.
Утром он встал свежий, каким никогда не просыпался в своей городской квартире. В чем дело? Ведь и расстояние невелико, а поди-ка!..
— День жаркий будет, Федюшок, — сказала Валентина Анатольевна. — Лето настоящее. Смотри, в тени уже пятнадцать.
Она проводила его до самой калитки и долго глядела вслед.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Что день будет жаркий, Горохов почувствовал сразу, выйдя на улицу. Странно было, что вполне городская эта магистраль с автобусами и трамваем располагалась в такой близости от чудом уцелевшего квартала со старыми домиками и садами. И так же странно было думать, что если спуститься вниз, напрямки, через новые улицы с новыми, слишком одинаковыми снаружи домами, можно увидеть Волгу, всегда прекрасную, всегда величественную — что бы ни делалось, что бы ни возводилось на ее берегах.
Горохову нравилось это переплетение старого с новым, но если б его спросили, что же все-таки ему более дорого, он, наверно, отдал бы предпочтение новому. Домик с садом он любил: там жила мать; о Волге же лишь вспоминал. Он любил плавать и яхту любил, а на другом, лесистом берегу не был уже лет пять. Времени не хватало.
Коренной волгарь, в раннем детстве подчас засыпавший на берегу, он говорил: «Я — урбанист». Да так оно и было. Ему нравился городской уклад жизни, городской пейзаж, городские девушки — вот как та, к примеру, которая идет сейчас перед ним: тоненькая, длинноногая, в коротком платье…
Девушка тоже, очевидно, направлялась к трамвайной остановке. Каблучки ее бойко постукивали по твердому асфальту. Еще неделя такого тепла — и на асфальте от этих каблучков-шпилек появятся оспины.
Он чуть замедлил шаг, разглядывая девушку. Бедрышки могли бы быть и повыше, но, в общем, ничего, очень даже ничего! Нынешние платья, слава богу, позволяют судить об этом почти безошибочно. «Ей лет двадцать, не больше, — прикинул Горохов. — В трамвае наверняка достанет из своей плетеной сумочки учебник и начнет зубрить».
Быстро обогнав девушку, он обернулся. Действительно мила. Круглое личико с ямочками на щеках и чуть раздвоенным подбородком, огромные серые глаза. Пожалуй, портил только несколько длинноватый, с горбинкой, нос.
Федор опять пропустил ее вперед.
Подошел трамвай. Заняв место на заднем сиденье, девушка вынула книгу и, ни на кого не обращая внимания, принялась читать. Что читать? Учебник по терапии!
У Горохова мгновенно пропал к ней всякий интерес. Он вообще мало верил в девиц-медичек. Ему казалось, что идут они в медвузы потому только, что в технический вообще не могут попасть.
Однажды он сказал об этом и Крупиной, когда она водила по клинике очередной табунок студенток.
Тамара тогда чуть нахмурила свои густые брови, но спорить не стала, а рассмеялась.
«Вы просто всех ревнуете к медицине, Федор Григорьевич, — сказала она. — Вам кажется, что все, кроме вас, идут в нее либо по недомыслию, либо просто по недоразумению…»
Это было похоже на истину, и Горохов покраснел, что случалось с ним весьма редко.
Вспомнив сейчас, в трамвае, о Крупиной, он подумал, что уж она-то настоящий врач, врач божьей милостью. Хирург ли — это еще не известно, но врач. Она умеет говорить с больными, обладает даже определенной силой внушения. И эта невозмутимость, терпеливая ровность в обращении — все это так важно и нужно… «С Чижовой она, оказывается, знакома, — вспомнил Федор. — Это может пригодиться…»
Задумавшись, Горохов не сразу заметил, что колени его очень тесно прижаты к коленям девицы с «Терапией», а заметив, удивился, потому что в трамвае было довольно свободно. Серые большие глаза совершенно случайно, конечно, уже несколько раз отрывались от книги, словно именно на потолке и были написаны главнейшие из сведений.
«Нужна тебе терапия!» — насмешливо подумал Горохов и покосился на часы. Времени категорически нет. Его дежурство. А досадно, между прочим…
Знакомствами с женщинами Федор Григорьевич себя не обременял, Хотя не раз замечал, что нравится им. А нравился, скорее всего, потому, что в общем-то ни одной из них не лгал, ни одну еще по-настоящему не любил, но все вместе они были ему необходимы. Впрочем, б этом он и самому себе никогда не признавался, жил, как жилось, чувствовал, как чувствовалось…
Он не пил, курил, хотя мог и не курить, но вот женское внимание как-то подстегивало его. И все же о девчонке с серыми глазами он забыл, едва выпрыгнул из трамвая.