После телефонного разговора она почти бежала по коридору, даже полы халата развевались.
— Хеллоу, дорогая! — преградил ей дорогу Кулагин, направлявшийся в свой кабинет, чтобы отпереть его для Городецкой. — Куда вы? Что случилось? — Он отвел ее в сторону, чтоб не слышали проходившие по коридору больные и сестры, и сказал с шутливым укором: — Поспокойнее. И перестаньте улыбаться во весь рот, больным нет дела, что в вас бурлит молодая кровь, что у вас отличное настроение. Иных это даже раздражает — разве вы не знаете, что тяжелых больных часто раздражают здоровые и веселые люди?
Все это она отлично знала.
— Я тороплюсь к Богомазову, — переведя дыхание, сказала Тамара Савельевна. — Я обещала. Но вы правы, конечно, профессор.
Он мог бы сказать ей сейчас, что ни к какому Богомазову она не поедет, а пойдет с ним разбирать папки и будет сидеть до полуночи, — она ни словом бы не возразила. Он это знал. И она тоже знала. Он был ее профессором, ее Сергеем Сергеевичем, и с этим, пожалуй, ничто не могло конкурировать, выше этого для нее ничего не было.
Крупина стояла перед ним, ожидая приговора, и любой приговор приняла бы безропотно.
Кулагин рассмеялся — тепло, благодушно — и отпустил Тамару Савельевну, шутливо погрозив ей пальцем. А она отвела глаза, чувствуя, как у нее краснеют уши.
Горохов, конечно, будет, как всегда, подшучивать над ней, может быть, даже чуть обидно, — с него станется. Но она привыкла к этой его манере, знает, что относится он к ней очень хорошо. Любит ли? Конечно нет! Он вообще, кажется, никого не любит, кроме своей матери. Так, наверное, и проживет при ней холостяком. Была бы у него женщина — этого она, Тамара, не могла бы не почувствовать. Да он и сам признался бы ей, — ведь они дружат, он многое ей рассказывает и не раз говорил, что беседовать с ней ему приятно, хорошо. А она и не ждет от него ничего иного.
Встречались они редко, но этими встречами Тамара Савельевна дорожила, они были ей необходимы, и она боялась, что однажды он изберет для своих прогулок другую или просто исчезнет с ее глаз. Впрочем, куда ему деваться? Уедет в район? Он говорил, что не прочь бы уехать, но профессор Кулагин не отпустит. Профессор любит Горохова, хотя и находит его очень резким и, как он говорит, «шокирующе прямым». Но именно ему, между тем, доверяет наиболее сложные операции. «Когда в руках Горохова больной — я спокоен, — сказал как-то Сергей Сергеевич и неожиданно добавил: — Но вот здоровых я не всегда бы ему доверил…»
Тамара Савельевна не стала тогда уточнять смысл этого афоризма, но он ей понравился. Ей нравилось вообще все, что Сергей Сергеевич говорил и делал. Как и в годы студенчества, он оставался для нее высшим авторитетом, и Горохов даже посмеивался над этим ее преклонением. Но разве это так плохо — иметь предмет поклонения, уметь верить ему, уметь его любить? Чем это плохо? Каждому — свое. Вот Федор любит мать, и хотя говорит о ней очень редко, но никуда от нее не уедет. Старшие братья уехали, а Федор не уедет, потому что он — еж: иглы у него только снаружи.
Она торопливо запихала в сумку халат, чтоб надеть его, когда придет к Богомазову. Зимой, под пальто, можно было халат вообще не снимать, а теперь приходится таскать с собою. Фонендоскоп никак не влезал, одна трубочка все время торчала наружу, и пришлось обойтись с ней довольно грубо — затолкать силой.
Время у Тамары Савельевны еще было. У Богомазова делать особенно нечего, собственно, это даже не визит врача, а, как шутили в клинике, «знак внимания». Да и не загостишься там — человек он не из приятных.
Она подумала еще, что у больного приводить себя в порядок будет неудобно и надо сделать это здесь.
В ординаторской стояло трюмо, старинное, как и большая часть мебели в клинике. Обычно Тамара как-то не замечала его и, находясь в этой же комнате, перед уходом домой доставала свое копеечное зеркальце, чтобы попудрить нос.
А сегодня она со вниманием оглядела себя — от ажурных чулок до кружевных манжет на платье, напоминающих старинные брыжи.
— И это все ради Богомазова?
Тамара резко обернулась.
В дверях стояла врач-рентгенолог Кривицкая.
— А что, собственно, «все»? — спросила Тамара Савельевна, застигнутая врасплох и потому рассерженная этим вопросом. — По-моему, я одета, как обычно.