Перед ее уходом Богомазов открыл глаза. Истерика у него прошла, он чувствовал себя, как всегда после криков, успокоенным и удовлетворенным, словно сделал дело. Ну что ж, она, во всяком случае, свое дело сделала.
— Вот так, в таком плане и разрезе, — сказал Богомазов вместо того, чтобы попрощаться. — Пусть эта врачиха не надеется. Троих детей осиротить — за это по головке не погладят.
Тамара Савельевна вышла из комнаты, спиною чувствуя его взгляд и думая уже только о том, как бы вернуть себе хорошее, праздничное настроение, в каком она вышла из клиники, как бы восстановить его хотя бы до того момента, когда она войдет к Горохову.
Жена Богомазова, не то извиняясь за мужа, не то желая хоть как-то отблагодарить Крупину, — понимала, наверно; что врач тоже живой человек, — сказала, что после ее посещений Богомазов спит лучше и к детям не цепляется.
— Что ж, спасибо и на том…
Любопытно, находясь у Богомазова, она чувствовала себя излишне молодой, излишне сильной. Если б она подкрашивала губы, то, наверное, стерла бы помаду еще за дверью. Все, что говорило о здоровье, молодости, жизнерадостности, — все раздражало этого несчастного человека, который сам виноват во многом, что его же и мучает.
Крупиной вспомнился случай в психиатрической больнице, о котором им рассказывали еще в институте. Больной, считавший, что у него стеклянная голова, постоянно страдал от боязни упасть и разбить свою голову. Но однажды все-таки он споткнулся и упал. И в момент падения умер от инфаркта.
Богомазов тоже одержим манией — он мнителен до невероятия, и это, конечно, усугубляет его состояние.
Она вышла на улицу и, как живой водой, омылась уходящим солнцем, расстелившим на тротуарах косые тени, шумом, женским смехом, обрывками музыкальных фраз, доносившихся из окон.
Лето только еще начиналось, еще не было ни пыли, ни усталости от долгой жары, и предстояли отпуска и прогулки на яхте по прохладной к вечеру реке. В сущности, вся жизнь была впереди: двадцать семь лет — разве это много? И разве это не ее назвали павой всего какой-нибудь час назад?..
У Горохова была однокомнатная квартира на окраине города, в районе новостроек. Во всех городах страны эти районы похожи один на другой и называются местными Черемушками. Получил Федор Григорьевич квартиру недавно. Сестра, утверждавшая, что доктор Горохов на дежурстве целовался, говорила, что площадь ему дали только потому, что в заявление он включил мать, а как въехал, так «оставил старуху прозябать в халупе». Но все знали, что это не так. Никого, кроме себя, он в заявлении не называл, а профессор Кулагин сам горячо поддерживал заявление Горохова, потому что считает его перспективным ученым.
Тамаре Савельевне нравились эти чистые дома, несмотря на их удручающую одинаковость. Горохов рассказывал, что несколько дней после переезда он заходил в соседний дом и пытался открыть чужую дверь своим ключом.
Ничего, пусть одинаковые, но они все-таки появились после многих, многих лет, когда в городе вообще не строился ни один жилой дом, если не считать унылого сооружения черно-серого колера на странных ножках-колоннах — жалкого, робкого подражания Корбюзье. В том доме поселилось несколько семей ответственных лиц и, поскольку новый дом был один, то, объясняя адрес или давая ориентир, жители так и говорили: «в новом доме», «это недалеко от нового дома».
— Я уж думал, случилось что-нибудь, — сказал Горохов, открывая дверь, взял из рук Тамары Савельевны огромную сумку и повесил ее на рожок вешалки.
— Подождите, — сказала Крупина. — Там статья.
Он подождал, пока она достала из-под свернутого белого халата тетрадь в твердой обложке.
— Так в тетрадке и пишете? — спросил Федор с любопытством. — Прилежная ученица! Ну, пошли.
В крошечную прихожую выходили три одинаковые двери.
— Если никуда не надо, то зала, как говорила моя бабка, направо. — Он взял Крупину за плечи и легонько подтолкнул.
Считается, что жилище человека в какой-то степени отражает его самого.
Тамара Савельевна с любопытством оглядела комнату. Но любопытство почти немедленно сменилось разочарованием. Обои, люстрочка с тремя рожками, письменный стол, диван-кровать, который, как видно, никогда не служил диваном, потому что был завален книгами. Такое Крупина уже видела. Это было почти как у всех.
Но, испытав мгновенное разочарование, она тут же и оправдала Федора: а где же он мог купить себе обстановку, если не в единственном мебельном магазине, где ее покупают все и где продается такой стандарт!