Борис Васильевич всегда ел быстро, наспех, словно куда-то торопился, глотая большие куски, почти не разжевывая. Ему было безразлично, что на столе. Он мог есть вперемежку мясо, компот, сельдь, фрукты… И, оправдываясь перед собой, говорил, что ничего уж теперь не поделаешь — это у него со студенческих лет, когда приходилось подолгу дожидаться, стоя в очереди за товарищами, и поторапливать их: «Давайте скорее, скорее, а то не успеем до звонка…» И наспех брать что попало.
С утра он проголодался, с удовольствием ел и пил водку из маленького пузатого графинчика. Графинчик был обманным — выглядел многообещающе, а стенки и дно у него были толстые, так что едва вмещалась четвертинка. Софья Степановна подкладывала еду, а водку он наливал сам, наливал только себе, конечно, потому что с Леночкиным однокурсником ему бы и в лоб не влетело пить. В глазах Бориса Васильевича паренек этот от Леночки ничем не отличался.
Леночка о чем-то вполголоса переговаривалась со своим гостем, а Борис Васильевич, подзаправившись, незаметно разглядывал кулагинского отпрыска. Достойно, свободно держится, ничего не скажешь! Видать породу!
— Сонюшка, у тебя все в порядке? — спросил он, вспомнив почему-то странное выражение тревожной растерянности в глазах жены, которое заметил, входя в столовую.
Софья Степановна убирала в это время со стола грязные тарелки, расставляла чайную посуду.
— Все хорошо, — тихо сказала она, чуть улыбнувшись. Поняла, конечно, почему он спрашивает.
Борису Васильевичу захотелось поозоровать немножко, попытать кулагинского сынка.
— Ты знаешь, Сонюшка, в жизни приходится сталкиваться с различными подходами к одному и тому же явлению, — вдруг размеренно и громко заговорил он. — Пригласили меня позавчера на консультацию к профессору Кулагину. Я тебе говорил. Я вначале отказывался, хотел вместо себя послать кого-нибудь, но нажали — и пришлось согласиться. У него лежал заслуженный артист, опять же ты знаешь. Желудочное кровотечение. Хлопочут вокруг него два профессора и один лысый деятель, который только что кандидатскую защитил. Спорят, оперировать или нет. Нашли у него в крови сдвиги. Я сказал: «Не тяните. Время упустите. Оперируйте». Лысый советует подождать — понаблюдать. Профессура решила еще консилиум созвать…
Едва Борис Васильевич упомянул профессора Кулагина, Слава, извинившись перед Леночкой, оборвал разговор с ней и, открыто глядя на хозяина дома, стал слушать. У Леночки личико помрачнело, она с возрастающей тревогой поглядывала то на отца, то на мать.
Борис Васильевич, делая вид, что не замечает ни беспокойства дочери, ни внимательного взгляда Славы, ни несколько удивленных глаз жены, продолжал рассказывать о том, как он предложил положить артиста к себе в клинику, но предложением его не воспользовались.
— Что ты моргаешь? — невинно спросил Борис Васильевич Лену. — В глаз, что ли, что попало? Чаем промой. — И продолжал: — Ну, а сегодня узнаю, что артист-то помер. Попади он в районную больницу, где резекция желудка стала повседневным делом, где чины и звания не давят, его бы, голубчика, на стол, под нож — и порядок. А тут — что получается? Чем выше ранг больного, тем больше сомнений. Как же, заслуженный артист! А вдруг… А в результате? Печально!
Он вздохнул, протягивая руку за графинчиком, но взять его не успел: графинчик словно в воздухе растаял. Неуловимым движением Софья Степановна перехватила его у мужа из-под носа и перенесла на стоявший рядом сервант.
— Ну, мать, с такими руками тебе только к Кио! — искренне поразился несколько разочарованный Борис Васильевич.
Все рассмеялись, возникшее было напряжение ушло.
Борису Васильевичу понравилось, что молодой Кулагин не сделал вида, будто не слышит этого разговора, — наоборот, откровенно заинтересовался рассказом. Какая-то смелость, значит, в пареньке есть, прямота во всяком случае.
— Извините, что я вмешиваюсь, — сказал Слава. — Я слышал, что артист Северный умер. Я, конечно, не медик, не должен судить, но вы не допускаете мысли, что он мог бы скончаться и после операции? Или, наоборот, без операции остаться жить?
— Может быть, хватит об этом? — робко сказала Леночка. — Мы же не на консилиуме. Переменим тему.