Но Панина упрямо покачала головой.
– Да уж, такая же жертва, как и этот… аспид! – махнула рукой на здание суда. – Сидит милый, тихий, словно ангел…
Подошел полковник Кондратьев, позвал жену.
– Пойдем, дорогая, пора в зал. А где же Наденька?
Ираида Артемьевна порхнула к мужу, оперлась на руку.
– Знаешь, она почему-то не захотела выходить из зала. Сказала: «Там будет шумно, суета, посижу здесь, в тишине».
– Не напрасно ли мы взяли ее с собой? – озабоченно посетовал Кондратьев. – Все-таки тяжелое зрелище, а она такая впечатлительная…
Для защиты подсудимого оставалось совсем мало возможностей. Адвокат попробовал обратить внимание присяжных на то, что убитая была совершенно одна в большом доме: ни слуг, ни садовника, ни конюха. На воскресенье Савичева всех отпустила по домам. Не странно ли? Возможно, убитая все же кого-то ждала?
Однако посеять сомнения у присяжных защитнику не удалось. Из зала тотчас поднялся Аркадий Петрович Матвеев и попросил еще раз вызвать его свидетелем. И рассказал, что после праздника у Кондратьевых Савичева поначалу собиралась ехать в свой городской дом. Все вместе – с ним и мировым судьей – тронулись было туда. Но вскоре, уже по пути, она передумала. Сказала: «Хочу покоя, простора!» И еще пошутила: «Не откажутся ли кавалеры от такой далекой поездки?»
Сразу стало ясно, что Любовь Лаврентьевна отпустила слуг, не собираясь возвращаться на «дачу». И только собственный каприз, прихоть привели ее туда. Роковая прихоть!..
Теперь защитнику оставалось строить защиту только на фактах биографии подсудимого. То есть постараться вызвать у присяжных жалость и сочувствие к молодому человеку и тем самым смягчить тяжесть наказания. И он стал красочно расписывать детство «брошенного ребенка» богатых родителей. С девяти лет Юлиан был предоставлен сам себе! Сначала разошедшиеся родители определили сына в закрытый пансион, где он провел несколько лет. И даже на каникулы ездил к родственникам, а не к родителям. Потом он какое-то время жил у тетки с дядей, а с семнадцати лет – совершенно самостоятельно. С матерью изредка виделся, с отцом – никогда. Учился, постигал науки, искал себя…
Напоследок защитник вызвал на место свидетеля даже деда Богдана, о котором Юлик упомянул и которого он не поленился разыскать. На потеху всему залу, дед, нисколько не смущаясь, живо и бодро поведал, «який гарный хлопец цей Юлиан». И как интересно рассказывал им с бабкой о знаменитых путешественниках: «Про того Кука, що дикари зъилы, та про того, якый згынув у Африци». Под конец дед громко заявил:
– Хай йому грець! Не вирю, що вин убыв тую жинку!
У Юлика на глаза навернулись слезы. Наверное, в этом зале только дед Богдан и не верил в его виновность. Да еще, как ни странно, показалось ему, что одна девушка из второго ряда тоже не верит.
После того как первый раз, случайно, он встретился с ней взглядом, его вновь и вновь, словно магнитом, тянуло посмотреть на нее. Она была совсем юной и необычайно милой. Темно-русые волосы, приподнятые у висков, дальше вольно падали на плечи. Серые глаза были печальны и нежны. Когда начался перерыв и его выводили в дверь за судейской кафедрой, Юлик видел, что она осталась на своем месте и смотрит ему вслед. Он сидел под охраной в первой же комнате, ему принесли поесть. Потом он попросил разрешения покурить и стал у открытого зарешеченного окна. Пока курил, дверь в зал дважды открывалась, пропуская судейских, и тогда он видел эту девушку, все так же сидевшую почти в совершенно пустом зале. Именно в те минуты, глядя на нее, Юлик решил окончательно и твердо: что бы с ним ни случилось, какой бы приговор ему ни вынесли, он никогда не признается в двух вещах. В том, что пытался ограбить дом своих родственников князей Голицыных. И в том, что убегал из дома убитой Савичевой дважды. То есть что, убежав один раз, вновь вернулся туда… чтобы снять драгоценности с мертвой. Он еще на допросе вынужден был согласиться: да, мысль о драгоценностях у него появилась, вот только сделать задуманное он не смог. Не потому, что спугнули, – из моральных соображений. Но кто же поверит в его моральные принципы, коль выяснится, что он второй раз возвращался в дом! Хотя… ему все равно не поверили. Но про возвращение он не признается, даже если бы это смягчило приговор. Подобный позор страшнее любого наказания!
Перед вынесением приговора его спросили: признает ли он себя виновным? Ведь до сих пор он отвечал только «нет». Юлик долго стоял молча, потом сказал тихо: