Она нутром чувствовала угрозу, исходящую от теплой руки, лежащей на ее талии. Элизабет чувствовала, что он прижимает ее к себе гораздо ближе, wel диктует этика, и собирала внутренние силы, чтобы сделать ему резкое замечание за компрометирующее ее поведение.
Но подходящий момент был упущен, и она все больше и больше ощущала его запах - смесь бренди и хорошего табака, силу его развитой мускулатуры, что позволяло ему вращать ее в танце, не затрачивая ни малейшего видимого усилия, и в ее сознание подспудно проникала мысль, что это именно тот, кого она называла ОН. Она чувствовала его дыхание, слегка шевелившее кудри на ее затылке, чувствовала твердость и теплоту его рук, и неожиданно захлестнувшие ее чувства кружили ее красивую головку.
- Ну что, мы так и будем танцевать все время молча, дорогая? Наконец произнес он. - Я восхищен вашими пушистыми серебряными волосами, но и они не сравнимы с глазами и.., прекрасными губами.
Она глянула на него и снова утонула в бездонных серых озерах. Хотя теперь они не были столь бездонно пусты. В них можно было уловить восхищенный блеск. Элизабет отвела взгляд, но сердце ее билось быстро и сильно.
- Не смотрите на меня так. Это просто невежливо, - сказала она тихо, но твердо.
Он издал странный горький смешок и прошептал:
- Мне всегда трудно быть вежливым, так что не ждите этого от меня. И не надо изображать передо мною невинность: вы прекрасно знаете, какие мысли проносятся в моем мозгу, и вряд ли они отличаются от ваших.
Но она-то как раз и не представляла, о чем он думает, и именно поэтому ее щеки зарделись. По его глазам было видно, как сильно он хотел бы поцеловать ее, он бы сделал это, будь они наедине. Стало ясно, что если она не позаботится о предосторожности, он сделает так, что они окажутся вдвоем. Напуганная тем, что он может что-то предпринять, она с замиранием попросила:
- Пожалуйста, отведите меня к Стелле, я больше не хочу танцевать с вами.
- Неужели я так неуклюж? Или причина того - ваш муж, которого, как я слышал, вы безумно любите? - Он как будто выстрелил в нее этой фразой.
- И то, и другое, - ответила она, но в ее словах не было искренности.
О муже она не вспомнила ни разу с того момента, как переступила порог дома Коста. Более того, она вообще забыла о существовании Натана и своем замужестве, как только увидела стоящего у противоположной стены Рафаэля Сантану.
- Лгунья. - Он произнес это не зло, но твердо. - Вы совершенно не похожи на влюбленную женщину. Скорее, на спящую невинность, ожидающую, что придет Он и разбудит водопад чувств.
- Это не правда! - Элизабет в панике постаралась опровергнуть его слова. - Я люблю своего мужа и не думаю, что подобный разговор делает нам обоим честь.
С искренней убежденностью она предложила как можно скорее переменить тему.
- Я понимаю, Англичанка, что вы хотели бы переменить тему. Но мне кажется, что гораздо важнее выяснить наши отношения до конца.
Поняв, что с таким типом мужчины она никогда еще не сталкивалась, и теряя уверенность в себе, Элизабет спросила с досадой:
- Вы с каждой своей знакомой обращаетесь подобным образом? Тогда не удивительно, что Стелла представила вас так, как она это сделала.
Рафаэль снова рассмеялся, но трудно было назвать его смех приятным. Его глаза опять стали совершенно пустыми, когда он медленно произнес:
- О, разве вы не слышали, что я всю свою жизнь стараюсь оправдать сложившуюся обо мне репутацию? - И опять он усмехнулся как-то горько, проговорив:
- Люди не поверят, что я - это я, если мне не удастся похитить самую прекрасную женщину на балу и склонить ее к запретной любви. Это как в театре, дорогая. Я пытаюсь оправдать ожидания тех, кто меня окружает, чтобы не разочаровывать их Элизабет посмотрела на него более внимательно и тоже медленно сказала:
- Мне кажется, что это только часть правды... Но ведь эта репутация возникла не на пустом месте?
- О да, Англичанка! Я сам способствовал такой репутации своим появлением на свет.
- Перестаньте кривляться! Одно это не могло подмочить вашу репутацию.
- Могло! Ведь моя бабушка была индианкой-полукровкой, спутавшейся с бродягой-американцем. А их дочь, моя мать, сумела выйти замуж за богатого испанца из приличной семьи. Такого благородные жители Штатов не прощают.
- Не могу понять, при чем все это. Разве вам было дано выбирать родителей? Мне кажется, что вы просто бравируете этим.
В словах Элизабет даже прозвучало какое-то превосходство.
- Э, Англичанка, как мало вы знаете людей... Видели бы вы моего деда, дона Фелипе. Он был не в состоянии простить мне самого факта моего рождения. Кстати, мой отец разошелся с матерью, но в его втором браке рождались только девочки.
- И за это вы мстили ему? - Элизабет предположила это интуитивно, но попала в точку.
- А что, я не имел права? - Его брови удивленно поднялись вверх.
- Но это было несправедливо с вашей стороны. Надо уметь прощать.
Он громко рассмеялся при этих словах.
- Но я не умею прощать, цыпленок. Я самый неумеющий прощать человек, которого вы только можете встретить. И Стелла уже предупредила вас о моих основных достоинствах.
Элизабет не любила, когда над ней смеялись, тем более, что сейчас она говорила совершенно серьезно, желая понять его. В ее фиолетовых глазах можно было прочесть неожиданную страсть, когда она твердо сказала:
- Да, я на своем опыте убедилась в ее правоте. Вам очень нравится выглядеть хамом и грубияном, поэтому, мистер Сантана, в будущем я постараюсь предпринять все усилия, чтобы никогда больше не видеть вас.
- Ты, Англичанка, осмеливаешься бросить мне вызов? - Эти слова он произнес неожиданно мягко, и при этом его голова склонилась ближе к ней.
У нее возникла уверенность, что он вот-вот поцелует ее.
Сердце Элизабет было готово выпрыгнуть из груди. Она отодвинулась от него, насколько это было возможно.
- Нет, зачем мне бросать вам вызов? Кстати, потрудитесь не называть меня Англичанкой. У меня есть имя - миссис Риджвей, и с вашей стороны будет очень благородно запомнить его.
Все это она выпалила довольно резко. Ему не понравился ее взрыв. Это было заметно по тому, как он сжал губы, но к этому времени музыка замолкла, и он смог только с небольшой задержкой подвести ее к тому месту, где стояла Стелла. Кривляясь, он произнес: