— Это сторожа. Один, вот тот, что поплотнее, — с виноградника; второй — с бахчи, она повыше за виноградником. Вы стариков, пожалуй, не знаете. Они из присоединившихся к нам колхозов. Друзья — не разольешь водой. А когда-то крепыш-котовец взял в плен того хилого. Тот был в банде Григорьева. Взял, снял с него портки и по-землячески высек.
— Похоже на анекдот, — перебил Михаил и засмеялся.
— Можешь удостовериться сам, — дядя Гриша приоткрыл дверцу останавливающегося автомобиля и громко, как обращаются к глухим, выкрикнул улыбаясь:
— Что нового, друзья-противники?
— Ты, Грицю, брось, кажу, оци насмишки, а то поколочу, — ответил добродушный крепыш. Потом, поздоровавшись, перевел взгляд на Сергея и Михаила: — А це чии таки козаки?
— Наши, дядя Ефрем, наши. В гости приехали. Угостишь виноградом? — Войленко нарочито не шел без спроса в виноградник, знал: это льстит старому котовцу.
— Прошу, отведайте. Як мед, у цим годи наша «Лида». И зверху и знизу.
В виноградник вошли все, и сразу же руки потянулись к тяжелым лозам. И только Михаил не присел, не потянулся к сизым гроздьям.
— Ты что ж это, Миша, стесняешься? — спросил его поощрительно Войленко.
— Не ем я его, Дмитрий Павлович.
— Что так? — удивился Войленко.
— С детства это у меня, — Михаил нахмурился. — Сколько ни пробовал, ничего не выходит: семена в ягодах, особенно если сразу несколько ягод станешь жевать, напоминают зубы… выбитые.
— А-а-а, — как бы извиняясь, протянул Войленко. — Ну, тогда сходи с дедом Иваном дыньку облюбуй себе или арбуз. Или пойдем лучше вместе.
Когда Михаил, председатель, а с ними и оба сторожа ушли на бахчу, Сергей напомнил дяде Грише о том разговоре, во время ливня. Дядя Гриша выбрал несколько самых крупных ягод на сорванных гроздьях, не спеша положил в рот. Так же не спеша пожевал их и проглотил. Потом пристально посмотрел Сергею в глаза, неожиданно спросил:
— Поработаешь в колхозе? — и, поймав недоуменный взгляд Сергея, торопливо добавил: — Всего одну неделю. Не подумай только, что нам не хватает рабочих рук.
— У меня ведь своя работа есть, дядя Гриша. А что в колхозе я могу работать, вам, по-моему, не нужно доказывать. Правда?
— Раньше не нужно было доказывать. А сейчас я, представь себе, немного сомневаюсь. Ну-ну, не кипятись. Тут другое дело. Понимаешь, Сережа, вся Копповка — куда кто ни поедет, каждый старается похвастать: у нас, мол, свой, нашенский писатель есть. Я и сам нет-нет да и похвалюсь то на райкоме, то в области. Ставлю в пример: вот, дескать, безотцовщина, голод, холод — все одолел сам и добился… Ты же помнишь, что тебя на стихи потянуло. Недаром сейчас на «залежах» у тебя была такая телячья радость.
Сергей улыбнулся.
— Мне кажется, дядя Гриша, что помню.
— А может быть, не очень помнишь? Может быть, только так, слегка. Кое-чем повосхищаешься, умилишься. Как тогда, у Солдатской балки, над дождиком: «Ах, какая красота!» А от этой красоты труды наши годовые чуть прахом не пошли. Ну, не дуйся, не дуйся, чертенок. Выходи на работу, в мою бригаду.
— Миша, Миша, — раздался совсем рядом поскрипывающий басок Войленко. — Иди сюда, разборонять будем мужичков. Они вроде драться собрались. Гляди, каким бугаем наш Сергей на бригадира уставился.
Дядя Гриша и Сергей сразу же обернулись, недружелюбно посмотрели на тяжело шагающего председателя, затем переглянулись между собой и рассмеялись.
— Тоже мне усмиритель объявился! — дядя Гриша слегка подтолкнул плечом председателя. — Пойдем, подвезешь хлопцев до дому. Им, может быть, завтра рано вставать, — и кинул косой хитрый взгляд на Сергея.
Подождав Михаила и попрощавшись со сторожами, все вместе направились к автомобилю.
VIII
В вагоне Сергей хмурился, почти ни с кем уже не старался заводить разговоры. Он считал, что ему не повезло с попутчиками. В других вагонах много студентов, там весело, они не замечают километров. А в его купе два молчаливых старичка и еще один, тоже немолодой, с быстро бегающими, выискивающими глазами; он все время где-то пропадает, а если иногда и появляется в купе, то говорит только о самых яблочных городах Украины — Бахмаче и Миргороде, где он сможет «как следует подзагрузиться».
В памяти всплывали недавние дни работы в поле. Вспомнился один обеденный перерыв, когда девушки попросили его прочесть стихи. Он ясно видел застенчивую Катю, внучку чудаковатого деда Ермоленко, осиротевшую в годы войны. Видел чистый блеск ее широко открытых глаз, ровные частые зубы. Она слушала и не замечала, что на нее смотрят подруги, не обращала внимания на недовольное покашливание тракториста Федора Каплунова. Сергей не заговорил с ней ни разу до самого отъезда, но после этого ему как-то легче работалось и в поле и над начатой летом поэмой. Глядя сейчас в потолок вагона, он видел и благодарный прощальный взгляд друга детства — Феди Каплунова.