Забыл, как там дальше у тебя было, знаю только, что часто упоминалось слово «кровь». Головокружительная пляска крови…
Виктор натянуто улыбнулся. Он чувствовал, что его хладнокровию, выработанному в нем годами, приходит конец.
— Дорогой профессор, — в его голосе уже сквозило раздражение, — забывая строки моих стихов, ты забываешь и то, что подпоручику финляндского полка в то время шел всего лишь двадцатый год. К тому же поколение требовало таких стихов…
— Чтоб потом эти стихи помогали этому же поколению в подавляющей массе своей превращаться в садистов…
— Которые могут, между прочим, при известных обстоятельствах спасти жизнь некоторым заблудшим своим овцам из ученого мира и создать им условия для научной работы, если, конечно, эти овцы будут благоразумными, — задыхаясь, прошипел Виктор, задетый за живое последними словами брата.
— Ну, так бы ты и сказал сразу, напиши, мол, дорогой братец, покаянное письмо, а я передам его кому следует. Зачем же было столько времени воду в ступе толочь? Я вообще не понимаю, откуда у тебя эта дипломатия. Ведь прусские солдафоны всегда ходят коротким и прямым путем, — одним дыханием выпалил профессор.
«Он может выдать меня, — промелькнуло в голове Виктора. — Не стрелять же мне в него». И помимо воли начал пятиться от наступающего брата. Но вдруг он опомнился и, чуть подавшись вперед корпусом, остановился, собираясь с силами.
— Толя, ты лучше подумай, как брату тебе говорю. Мне ведь было куда зайти, но я, рискуя жизнью, пришел именно к тебе. Судьба Москвы решится в каких-либо десять-пятнадцать дней. Тогда уже будет поздно.
— Замолчи сейчас же! — не то вскричал, не то простонал Анатолий. — Иначе я вышвырну тебя отсюда, как приблудшую кошку. Благодетели нашлись какие. Да ты понимаешь сам, что ты мне предлагаешь? Слишком уж много сделала для меня советская власть, чтобы я мог…
— Чепуха, — перебил его Виктор, — любая власть может облагодетельствовать только слабых. Сильные не нуждаются в этом. А к сильным я причисляю и тебя, так как знаю, какую мы с тобой носим фамилию.
— Знаешь, Виктор, — неожиданно мягко заговорил Анатолий, — именно все то лучшее, что было в нашем бывшем классе, и удерживает меня сейчас от того, чтобы я снял трубку и сообщил в милицию или куда там еще можно сообщить, что в моем кабинете сидит шпион. Я, кажется, не ошибся в твоей ученой степени? А потому — милости просим, — и он указал рукой на дверь.
— Ну что ж, прощай, — угрожающе произнес Виктор. — Надеюсь, мы еще встретимся с тобой.
— Не советую, — в тон ему ответил профессор.
…Но встретиться им больше не пришлось. Развернувшиеся на фронте события отрезали Виктору Олишеву дорогу к Москве и брату.
Это было 29 октября 1941 года. Уже начинало темнеть, когда Олишев после неудачного визита к брату вновь оказался на улице. Он торопился к Киевскому вокзалу, чтоб с первопопавшимся поездом уехать дотемна в дачный поселок, затерянный в рощах под Внуковом, — там была явка, предложенная ему до перелета франта.
С дорогой обошлось благополучно, но явочная дача его разочаровала: двери и окна с закрытыми ставнями были крест-накрест заколочены досками. Оставаться здесь было опасно. Он решил пройти с километр в глубину рощи, подальше от железной дороги и от несмолкаемого шума людей, занятых рытьем окопов, где-то просидеть и все как следует обдумать. Вглядываясь в сырую густую тьму, он двинулся вперед. На пути его встречалось много пустых, брошенных хозяевами дач. Во двор одной из них он и вошел. Остановившись возле большого мокрого куста жасмина, прислушался — ни голоса, ни шороха. Дача была одноэтажная, с просторной стеклянной верандой. Дверь была заперта большим кустарным замком. Пошарив рукой по мокрой деревянной стене, Олишев нащупал согнутый старый гвоздь, выдернул его и без особых усилий справился с замком. На веранде он чуть было не упал, наступив ногой на что-то большое и мягкое. От неожиданности вздрогнул и попятился назад. Но тут же устыдился своего испуга и потянулся рукой к непонятному предмету, который оказался плюшевым медвежонком. Окончательно успокоившись, он начал думать, как бы снова запереть дверь снаружи.
«Стекло вынуть, что ли? Тогда можно будет вылезть, сделать все, как было, и — обратно на веранду».