Однако вынимать стекло ему не пришлось, так как он нащупал крючок, и все решилось очень просто…
Войдя в одну из комнат, наткнулся в потемках на диван. Он не стал раздумывать над тем, почему диван стоит не на своем месте, сразу же присел на него и облегченно вздохнул.
«Спать или не спать. Если кто вдруг придет, я, конечно, услышу. Но могу и не услышать. Дьявольски устал за день… Попробую все же прилечь».
Прежде чем лечь, он переложил из правого кармана брюк за пазуху холодный скользкий вальтер…
Через несколько минут он уже спал. Но предосторожность, нервное напряжение все-таки взяли верх над его усталостью, и он через каких-нибудь полтора часа проснулся. Думать ни о чем не хотелось. Но мысли, мрачные, рваные, противоречивые, сами лезли в голову, расстраивали, воспаляли воображение. Отбиться от них было невозможно, и он решил отдаться им. Преодолев его слабость, они нахлынули на него, как растущие от крепчайшего ветра морские волны. Они так же, как волны, дробились, захлестывали дыхание, учащали сердцебиение. «Что это? Я никогда не ощущал такого физического напряжения мысли. Может, лихорадка? Или же я схожу с ума? Зачем я приехал в эту страну, где каждый пригорок бередит старые затянувшиеся раны? Встреча с Анатолием… Мальчишка-загонщик… Выжил ли он?.. Когда я впервые въезжал в деревню, мне хотелось поклониться там каждому дереву, каждой лающей на меня дворняжке. А потом этот мальчишка. Падая с лошади, он как будто улыбнулся… Анатолий читал стихи… И мои. Я тоже мог бы читать стихи, рассуждать о науке… Отучили… Начинали отучивать восставшие большевики, затем — совсем по-другому — те. Теперь же прислушиваюсь к шороху каждого падающего листа… А мог бы читать стихи… И рассуждать о науке, как Анатолий, как большинство русских. А я пришел к ним, помешал, стянул с накрытого к обеду стола скатерть, прорычав: «Мое! Дойчланд юбер аллес!» Но сейчас я, наверно, стянул бы скатерть и в доме тех, кто живет, сидит в Берлине, Гамбурге. И ничего бы от этого не произошло, потому что это мелко. Что же делать?.. Здесь мне сидеть противно, застрелиться я не умею, сдаться тоже… Что! Олишев и — сдаться? Несовместимо. Но, может, и совместимо?.. Толя, почему ты мне ничего не сказал, не посоветовал, по-че-му? И откуда эти проклятые мысли? Что им от меня надо? Может, самого меня? Изыйди, сатана!.. Кто-то из русских писателей, кажется Гаршин, сказал: «Как было бы хорошо остановить работу мозга». Да, хорошо было бы остановить. Но мозг не останавливается, обнажается. К нему нельзя прикоснуться… Интересно, что сейчас делает Анатолий?»
Только с наступлением рассвета ему удалось немного успокоиться. Он закрыл глаза и неожиданно для самого себя сразу же уснул.
В двенадцатом часу он снова проснулся. Голова была свинцово-тяжелая, как после попойки. Тело не повиновалось. Хотелось есть. Но об этом пока нечего было и думать: неподалеку от дачи в просветах полуголых деревьев то и дело сновали фигуры красноармейцев. Очевидно, здесь расположилась подошедшая ночью воинская часть. Выйти сейчас из дачи — значит вызвать подозрение. Придется ждать ночи.
В комнате стоял серый полумрак, и только возле окна было светлее: старые ставни были закрыты не очень плотно, а кроме того, в них самих были щели, через которые Олишев время от времени смотрел на все происходящее за окном. Свет падал и на небольшую библиотеку, размещенную возле окна.
Чтобы хоть чем-нибудь отвлечь себя от ощущения голода и от чувства загнанного, окруженного со всех сторон зверя, Олишев подошел к библиотечке и начал рыться в книгах. Его внимание привлекла книга с истрепанными углами, с ободранной дешевой обложкой, на которой ему с большим трудом удалось прочесть название «Тени в ущелье». «Что-нибудь детективное, — подумал Олишев и впервые за все свое пребывание на даче улыбнулся. — Как нельзя кстати…»
И он начал читать. Будь на месте Олишева кто-нибудь другой, он вряд ли стал-бы в такие минуты заниматься чтением книг. Но Олишев читал, потому что он никогда не был трусливым человеком.
Книга увлекла его своей наивностью, той легкостью, с которой были раскрыты следы шпионажа.
«А людям, видно, нравится. Как поистрепали книгу. Они, конечно, не знают, что для того, чтобы поймать сейчас Олишева, нужно похоронить по крайней мере двух охотников на него… Хотел бы и я быть одним из таких вот блаженных читателей…»
Книга сделала свое дело: Олишев успокоился, почувствовал себя бодрее, да и времени было убито немало — добрых три с половиной часа. И все-таки было еще рано для того, чтобы попытаться выйти из никем не потревоженного укрытия.
Ветер разгонял тучи. Черные, с белесоватыми размытыми краями, они неслись на северо-запад, а между ними, как в весеннем половодье между льдинами, образовывались, расширяясь с каждой минутой, синие провалы. Это означало, что темнота наступит с опозданием. Олишев снова прилег на диван.