Сергей отрицательно покачал головой, притянул ее к себе.
— Нет, не поедем, Наташа. Мне всегда тяжело у него. И ты сама знаешь почему. Пойдем лучше куда глаза глядят. Ты сегодня очень хорошая, Наташа. Как никогда. И красивая. — Он поцеловал ее и вдруг спросил: — А знаешь, почему красивая?
— Скажи, Сережа.
Он улыбнулся и интригующе помолчал. Она нетерпеливо вцепилась пальцами в полу его пиджака и начала дергать, как будто пробуждая его ото сна.
— Потому что, — не спеша, таинственно заговорил Сергей, — обласканная, ты всегда хорошеешь.
В ответ она доверчиво, по-домашнему прижалась к нему, чуть склонив голову набок и снизу вверх заглядывая ему в лицо. Глаза ее засветились беспредельной женственной лаской, от которой Сергей смешался, не найдя чем отблагодарить за это счастье. Он встал, мягко и бережно приподнял ее, убаюкивающе покачивая на руках, начал ходить по комнате. Она тихо всхлипнула и сквозь слезы попросила усадить ее на прежнее место. Сергей повиновался и, усадив, принялся успокаивать.
— Наташа, не надо. Я люблю тебя. Сегодня, как никогда раньше. Ну, перестань, маленькая. Пойдем лучше гулять. Всю ночь. Поедем за город. С какого вокзала захочешь, с того и поедем. В лесу уже весна. Будем жечь костры.
— Говори, Сережа. Говори… Долго… Без конца. Всю жизнь…
— Ты будешь подкладывать в костер валежник и снова будешь плакать, но уже от дыма, которым пропахнут твои волосы, твое платье, твои светлые руки. А я там же напишу обо всем этом стихи. Для одной тебя. И мы объявим наступивший после ночи день нашим с тобой праздником. И будем каждый год отмечать его, что бы с нами ни произошло в будущем и где бы мы ни оказались. Хорошо?
— Хорошо, Сережа.
Они поехали в Абрамцево. Вернулись оттуда первой утренней электричкой усталые, охрипшие, голодные и счастливые. Сергей проводил ее домой и отправился к себе в Переделкино. Этот день был свободный от занятий, и Сергей проспал почти до вечера. Так же спала Наташа.
Они улыбались во сне, не зная, что прошедшая ночь была чуть ли не лебединой песней их любви: всего лишь сутки отделяло их от двух писем, полученных одновременно и написанных одной и той же рукой — рукой ее матери, Екатерины Васильевны Малаховой.
К нему письмо было длиннее, сдержанней и вместе с тем нежнее, чем к дочери. Но и в первом и во втором сквозь все объяснения проступала искренняя тревожная мольба: сдержать себя, не заходить далеко в своих чувствах, разойтись хорошими друзьями.
«Порой такие встречи, — писала она Сергею, — длятся всю жизнь. Это и хорошо и плохо. Мне, конечно, очень неудобно вмешиваться в ваши отношения, потому что у вас, Сережа, может сложиться неблагоприятное впечатление обо мне. Тем более вы меня никогда не видели. Но я верю дочери (а значит, и вам) и поэтому буду говорить с вами откровенно, как с сыном. Я не стану кривить душой, ну, хотя бы по такой простой причине: ваше недавнее знакомство с одним человеком, надеюсь, кое-что рассказало вам о моей далекой молодости».
Дальше она перешла к главному. Оказывается, ее муж, Юрий Николаевич Малахов, много лет проработавший над серьезным трудом по акклиматизации плодоягодных, который он собирался представить на соискание докторской степени, вдруг тяжело заболел. Книга вчерне была уже почти готова. Оставалось собрать лишь кое-какие дополнительные материалы теоретического порядка и провести два-три опыта, требующие полгода времени. Общее расстройство нервной системы, граничащее с шизофренией, два приступа инфаркта, экзема — все это побудило врачей запретить ему заниматься научной работой. Для того чтобы хоть сколько-нибудь заглушить нагрянувшее на него горе и тем самым поддержать свое пошатнувшееся здоровье, он вынужден был поступить завскладом в МТС, расположенную неподалеку от бесконечно дорогой его сердцу опытной станции.
«Я бы не стала, Сережа, подробно описывать вам все, — продолжала Екатерина Васильевна, — если бы не одно (не могу подобрать точного определения) обстоятельство. Юрий Николаевич с давних пор, еще задолго до замужества дочери, души не чает в ее муже, Мише Самсонове. Я также очень хорошо отношусь к Мише. И все же, если бы у вас с Натой все зашло слишком далеко и неотвратимо, я бы, наверное, поступилась своими привычками и привязанностями. Но Юрий Николаевич — совсем другое дело. Вы сами теперь видите, что для него такое было бы не под силу…
Я знаю: вы меня поймете и простите за все, в чем никто из нас пятерых не виноват.
Пусть вам, Сережа, хорошо и светло живется на белом свете.
Перечитав несколько раз письмо, Сергей позвонил Наташе. Ее не было дома. Спустя час он снова позвонил. Трубку сняла она.